Одна из самых великих сцен в советском кино была та, где мертвый отец приходит к сыну, и сын его спрашивает: «Отец, как мне жить?»
А тот ему отвечает: «Ну что же я могу тебе сказать? Ведь когда я погиб под Москвой, я был младше, чем ты».
И когда я это смотрел, я понимал, что вся советская культура жила как бы в оазисе, созданном за счет огромной тени, которую отбрасывала война. Война была универсальным измерителем, уникальным образцом масштаба, с которым нужно было себя соотносить.
Потом, когда советская культура умерла, ни с чем соотносить себя уже было не надо.
Можно было скакать по бескрайней пустыне, оставшейся после уничтожения оазиса, и орать, смеясь бессмысленным смехом дегенерата: нам все можно! Чубайс разрешил!
Но для тех, кто продолжал что-то помнить, война все равно оставалась на своем месте. С тем самым масштабом – недосягаемым.
И вот – это прошло.
Впервые после 1945 года в России появились люди, чей опыт, чей подвиг – ничуть не меньше, чем «тот».
Люди, которые сами уже могут пойти к своим сыновьям и услышать от них вопрос: как жить?
И неважно, мертвые они или живые.
Источник: Блог Дмитрия Ольшанского