Получилось изысканно и многозначительно: пока шла полемическая битва вокруг «Царя», снятого Павлом Лунгиным, на другом крае культурного поля отдавали дань матери режиссера – обсуждали телевизионный фильм о ней, готовили соотнесенный с этим фильмом книжный текст. В книге (как и в фильме, материал которого был записан в 1997-м, незадолго до смерти Лунгиной) нет почти ничего, кроме непринужденного рассказа 77-летней свидетельницы века.
Судьба рассказчицы сродни урбанистической сказке и напряженному кино
Лилианна Зиновьевна Лунгина была одним из лучших советских переводчиков зарубежной литературы: благодаря ей заговорили по-русски герои Генриха Белля, Кнута Гамсуна, Жоржа Сименона. И, конечно, Астрид Линдгрен – именно Лунгина создала русскоязычных Карлсона и фрекен Бок, снабдив их речь такими незабываемыми слоганами, как, например, «низводить и курощать».
Дочери инженера и учительницы, родившейся в 1920 году в Смоленске, в детстве довелось заглянуть в пестрый культурно-пространственный калейдоскоп: за первые тринадцать лет жизни она сменила четыре страны. Сначала была Россия, потом Берлин, где отец Лили был назначен советским начальством на важный полпредский пост, дальше Палестина – место жительства бабушки и, наконец, Франция. В Палестине и Париже девочка жила с матерью, но уже без отца, попавшего к тому времени в категорию невыездных.
«Подстрочник» можно смело назвать лучшей биографической книгой года (Фото: ozon.ru) |
В 1934-м мать и дочь вернулись в СССР, где перспективной специалистке по скандинавской литературе суждено было пройти тернистый путь советского гуманитария, обремененного эксклюзивными знаниями, независимым складом ума и еврейским происхождением. Но из всех битв, включая суровые тыловые испытания военного времени, Лунгина вышла победительницей, о чем свидетельствуют ее собственные воспоминания.
Ее биография – живая история русской литературы XX века. Количество хрестоматийных фигур, встреченных рассказчицей в разные годы, почти неправдоподобно – такая способность постоянно оказываться в эпицентре времени, какой судьба наградила Лунгину, бывает присуща скорее героям романов, нежели реальным людям.
Эпохальные встречи начались уже в детстве – в берлинской посольской школе Лиля декламировала стихи Максима Горького их автору, приехавшему навестить маленьких соотечественников, а по пути в школу парижскую регулярно встречала гулявшего с собаками Илью Эренбурга. В юности она дружила с Давидом Самойловым, а неофициальный писательский пантеон 1950−1970-х, включая Шаламова, Ахматову, Бродского и Галича, оказался для нее частью повседневности. Ближайшим другом Лунгиной и ее мужа, драматурга Семена Лунгина, был Виктор Некрасов, получивший Сталинскую премию за роман «В окопах Сталинграда», но впоследствии впавший в немилость.
С блистательной переводчицы вполне можно было бы срисовать персонажа большого ретроспективного полотна в духе тех, что ныне в цене у жюри «Букера» и «Большой книги». Но невыдуманная героиня не стала дожидаться чужих интерпретаций и рассказала обо всем сама, отчего ее история, несомненно, выиграла.
Лунгина не просто вспоминает, но выступает в редком жанре устной эссеистики, успевая доходчиво осмыслить излагаемые факты и дать им лаконичную оценку, умеет несколькими фразами вводить слушателя (а теперь и читателя) в давние интеллектуальные и политические контексты, в которых ныне свободно ориентируются только специалисты.
Из ее рассказа можно узнать о том, в чем заключалась проблематика вспыхнувшей в 1941-м литературно-идеологической дискуссии между «вопрекистами» и «благодаристами», о нюансах советской гуманитарной политики и о деталях государственных антисемитских кампаний.
Суждения Лунгиной, сформулированные разговорным языком и выглядящие спонтанными, на самом деле выношенные и взвешенные, в них нет ни одного случайного слова. Крайняя субъективность (конечно, в неизбежном сочетании с общими местами антисоветского дискурса) делает это повествование живым, горячим, почти интерактивным; печатный текст хранит модуляции голоса.
«Подстрочник» − уникальный феномен памяти и речи. Огромная жизнь воссоздана в деталях и резюмирована свободным литературным слогом. Трудно сказать, кто еще кроме Лунгиной смог бы не только на ходу вспомнить такое количество событий, но и так легко о них поведать. Тех, кто определенно был способен с ней в этом соперничать, тоже уже нет в живых.
У Лунгиной, правда, был и более ранний мемуарный опыт – книга «Московские сезоны», написанная по-французски и покорившая Францию в начале 1990-х. Это был «экспортный» вариант воспоминаний, который, очевидно, и стал репетицией устного монолога. Но последний от этого не делается менее уникальным, ведь он велся на другом языке, и в нем нашлось место многому из того, о чем не было рассказано французам.