Валдайское выступление Владимира Путина 21 октября 2021 года с тезисами об «умеренном» или «разумном консерватизме» было широко прокомментировано отечественными экспертами, многие из которых увидели в высказываниях главы государства основания новой идеологии. 

Попытаюсь обратить внимание лишь на те аспекты речи Владимира Путина, которые ускользают от интерпретаторов. Прежде всего отметим тот факт, что о «консерватизме» Путин уже говорил в своих прежних выступлениях, когда, в частности, ссылался на авторитет симпатичного ему Н.А. Бердяева и цитировал то определение этого течения, которое было дано русским мыслителем в антибольшевистском памфлете «Философия неравенства».

Именно в развитие этой консервативной линии и были организованы фондом ИСЭПИ Бердяевские чтения, в рамках подготовки которых появились на свет «Тетради по консерватизму» и сайт «Русская идея». Между тем впоследствии слово «консерватизм» как-то стерлось, практически вышло из употребления, а сам глава государства предпочитал говорить скорее о «патриотизме», чем о консерватизме. Теперь же консерватизм вновь вернулся в строй. Чем это можно было бы объяснить?

У этого обстоятельства три причины. То есть причин, возможно, и больше, но три можно выделить по тексту валдайской речи.

Очевидно, нарастает и усиливается отчуждение между тем, что можно было бы назвать путинизмом, то есть идеологией и политическим курсом Владимира Путина, и тем, что принято у нас называть «коммуно-патриотизмом», то есть курсом КПРФ и родственных ей организаций. До этого момента, до сентябрьских выборов, сохранялось ощущение, что «крымский консенсус» делает различия между входящими в него партиями чем-то незначительным, что весь главный спор идет между «крымнашистами» и «украинофилами». Сегодня это уже очевидно не так, следовательно, один только патриотизм уже не может служить характерной чертой путинизма, который должен включать в свое определение другие идеологические характеристики, указывающие на отличие этой идеологии от других, тоже патриотических, но, увы, отнюдь не консервативных.

Второй момент мне кажется наиболее важным. Дело в том, что в 2013-2014 годах у многих в российском руководстве сохранялось убеждение, что цивилизационная судьба Запада еще не решена, что столкновение левого прогрессизма и национал-популизма, часто соотносящего себя с консерватизмом, может разрешиться различным образом. Будущее Запада еще казалось открытым.

Популисты, а среди них те религиозные и светские консерваторы, кто был озабочен сохранением традиционных ценностей, то есть норм семейной этики, казалось, еще были в силах одолеть прогрессистские меньшинства, навязывающие свои ультралиберальные принципы всему обществу. Была явная надежда на левопопулистскую волну, которая была бы в состоянии привести к власти новое поколение европейской и американской элиты, и была надежда, что эта элита будет более благожелательно настроена по отношению к России.

Эти надежды оказались призрачными: где-то популизм в разных его версиях был электорально разгромлен, где-то разными манипуляциями устранен со сцены либеральными элитами, а где-то он победил – и, победив, открыл свое отнюдь не доброжелательное по отношению к России лицо (вспомним хотя бы вождя Брекзита Бориса Джонсона).

И тут неожиданно выяснилось, что либерально-глобалистский центр Евро-Атлантики, вот эта связка Макрон – Меркель – Байден, как бы к ней ни относиться с какой-либо стороны, это вообще наиболее удобный для России партнер, с которым легче договориться и по газу, и по стратегической стабильности, и даже по вопросам кибербезопасности.

А вот с силами популистского реванша, за которыми маячит в ряде случаев сырьевая олигархия Северной Америки, договориться будет намного проблематичнее. Поэтому месседж «разумного консерватизма» в исполнении Путина можно трактовать так: «Мы к вами не лезем со своими ценностями, но и вы не лезьте к нам с вашими, давайте жить на два дома раздельно и по мере возможностей договариваться о решении действительно глобальных проблем».

Думаю, это не означает, что России не надо искать общий язык с европейскими и американскими консерваторами, многие из которых готовы сегодня смотреть на Россию как на последний оплот традиционных ценностей в христианском мире, закрывая глаза и на наши реальные недостатки, и на все уклонения от этих ценностей в нашем быту и в нашей культуре. Наоборот, надо вступать с ними в диалог, понимать их аргументы, выслушивать их мнения. Но все-таки цивилизационная судьба Запада не будет решена с помощью российского участия, не только какого-то конспиративного, но, к сожалению, даже и духовного.

Путин, мне так показалось, пришел к выводу, что будущее «коллективного Запада» уже определено. И, скорее всего, это будущее будут строить отнюдь не «разумные консерваторы», а кто-то, кто будет предлагать радикальные решения – типа пресловутой «культуры отмены». И скорее всего «отменят» в первую очередь консерваторов. Но это будет выбором Евро-Атлантики, и не нам его судить.

Нам остро нужно подчеркнуть свое отличие от этой цивилизации, указав на жесткую идеологическую границу, которая проходит между сообществами, согласившимися с устранением традиционных табу, и сообществами, устранять эти табу отказывающимися – в том числе в силу верности религиозным нормам. Эту верность традиционным нормам не следует превращать в некое основание для цензуры – поэтому наш консерватизм должен быть «разумным» и «умеренным». Но все же эта верность традиции должна получить особую идеологическую маркировку.

Наконец, третье. Президент Путин впервые выразил обеспокоенность тем, что он назвал в своей речи «диким капитализмом». Речь идет, насколько я понимаю, о нынешнем состоянии общества, при котором в хозяйственных вопросах и вопросах торговли политические мотивы берут верх над экономическими.

Это не совсем критика неолиберализма с позиции левого кейнсианства – это скорее понимание того, что проигрывающий экономическую конкуренцию с Китаем Запад готов отказаться от всех норм свободного рынка и прибегать к методам, которые в прежние времена назвали бы «дикими» – типа введения пошлин на товары по чисто конкурентным мотивам.

«Дикий» капитализм – это капитализм без правил, соответственно, «разумный консерватизм» – это призыв определенные правила переустановить, что на самом деле возможно при наличии доброй воли в политической элите разных цивилизаций.

Что противостоит «разумному консерватизму»? Ему противостоят сегодня две основные силы: во-первых, это коалиция леваков, сторонников «новой этики», трансгуманизма и прочих нео-прогрессистских течений; во-вторых, все те, кто заинтересован в углублении международного хаоса, в победе и успехе «дикости» во всех ее нынешних проявлениях, кто хочет получить максимум выгоды от этой самой «глобальной встряски», которой и был посвящен Валдайский форум. Можно назвать их «неразумными консерваторами», но можно также и «патриотами не по уму».

Существует мощнейшая инфраструктура «вражды», заинтересованная в том, чтобы обращать в ноль любые сдвиги в сторону нормализации отношений России и Евро-Атлантики. В частности, суля ложные надежды, что в каждой из этих цивилизаций придут более удобные и приятные руководители, чем те, что вынуждены сегодня искать общий язык (в том числе на путях развития «зеленой» энергетики, развития Арктической зоны, преодоления последствий климатических изменений) через весь этот частокол идеологических различий.

Итак, «разумный консерватизм», или консерватизм 2.0, это, безусловно, антиреволюционаризм, но это также антипрогрессизм и в то же время антимилитаризм. Я бы добавил к этому комплексу еще один важный компонент – это «консервативное Просвещение». О нем надо будет сказать особо, потому что, с моей точки зрения, это и есть наиболее очевидная философия сопротивления трансгуманизму в его радикальных версиях.  Сейчас же хочу выделить главное – консерватизму надлежит переописать в консервативном ключе многих мыслителей Нового времени, более того, открыть само это Новое время как изначально консервативный проект.

Окажется, что консервативным мыслителем может считаться не только Бердяев, но и в какой-то мере Кант, Гегель, Руссо и даже многие из тех, кого мы причисляем к «постмодернистам». Эту задачу надлежит всерьез поставить в том числе и для того, чтобы наш консерватизм был не только «разумным» и «оптимистичным», но также «просвещенным» и «осмысленным». Будем надеяться, что эту задачу общими интеллектуальными усилиями удастся исполнить.