«Зачинатель интерактивной прозы», «первый писатель III тысячелетия», «рассказчик, равный Гомеру» – всех этих критических «титулов» у автора «Хазарского словаря» уже никто не отнимет. В какой-то момент его новые произведения попросту перестали влиять на образ великого серба, сложившийся в головах благодарных читателей.
Если они меня обнаружат, они дадут мне ребро от жареного вола, моей жене – яблоко и изгонят из города
Эта ситуация по-своему интересна: что будет делать тот, кто достиг такого статуса? Замолчит, будет писать предсказуемые вариации на свои постоянные темы или попытается как-то изменить представление о себе? Павич выбрал первое: его «Мушка» − вещица игрушечных размеров, шкатулка с ожидаемыми неожиданностями, короткая песня на бис. Опять нелинейность, опять мужское и женское, опять два варианта сюжета.
Сборник, в составе которого издан новый текст и в который вошли также давно известные повести «Дамаскин» и «Стеклянная улитка», снабжен определением «три коротких нелинейных романа о любви». Детскому энтузиазму, с которым Павич употребляет потрепанное литературоведами слово «нелинейный» и разъясняет роль читателя как сотворца текста, можно только позавидовать. Эффект тотального дежавю нисколько не смущает, да и что уж тут смущаться, если самоповтор явным образом возведен в принцип.
«Мушка» − роман о творчестве и о старости (фото: обложка книги) |
Однако проигрывание старой пластинки нужно воспринимать в контексте сопутствующих обстоятельств. Во-первых, это программный возврат на «хазарскую» тропу после походов по другим маршрутам: недавно Павич выпустил сборник рассказов «Бумажный театр», в котором смоделировал творчество вымышленных авторов, а три года назад – роман «Другое тело», где есть мистика и филологические загадки, но интерактивность и нелинейность начисто отсутствуют.
Во-вторых, автором вроде бы объявлено, что «Мушка» − последний опыт в области нелинейной прозы. Что ни говори, а комментарий этот грустный. Грусть, сопутствующая подведению итогов, есть и в самой «Мушке», и это делает ее живой, не дает отнестись к ней только как к формальному экзерсису.
Персонажи нового романа похожи на главных героев «Другого тела»: там действуют пожилой сербский писатель и его молодая жена, а в «Мушке» − старый сербский художник и его супруга, которой за сорок.
Живописец Филипп Рубор достиг высот славы, но период триумфа уже позади – на родине интерес к его работам слабеет. Его жена Ферета Су, тоже художница и скульптор, пока лишь на пути к большой славе, и эта разница в «весовых категориях» представляет для Филиппа и Фереты бОльшую проблему, чем возрастной разрыв.
У богемной пары много недоброжелателей, на родине им становится все менее уютно, и вот однажды грабители полностью обчищают их квартиру. Супруги уезжают в Швейцарию, а дальше происходит непременное раздвоение судьбы: роман распадается на две части, главным героем одной из которых становится Филипп, а другой – Ферета, вторая версия жизни оказывается комментарием к первой и вмещает в себя некую хитроумную иллюстрацию к ней; две реальности существуют одновременно и отчасти дублируют друг друга.
Все прочие атрибуты «классического Павича» тоже на месте: вставные новеллы-легенды, сны, блуждающие тексты.
«Мушка» − роман о творчестве и о старости. Ферета – альтер-эго Филиппа, а 80-летний Филипп – альтер-эго Павича, которому 15 октября 2009 года тоже исполнилось 80. Вопрос о том, что делать в конце жизни, как примириться с превращением в памятник самому себе, проговаривается почти впрямую, и нужно быть совсем глухим, чтобы его не расслышать.
За фигурой художника все время просвечивает писатель, и это его голос звучит в конце одной из магических историй-вставок: «Я не знаю, какие лица у тех, к кому я обращаюсь сквозь огонь и стену, не знаю ни их пола, ни возраста, ни намерений, ни причин, по которым они плачут, ссорятся или веселятся. Но я твердо знаю, что если они меня обнаружат, они дадут мне ребро от жареного вола, моей жене − яблоко и изгонят из города». Остается вспомнить героя-писателя из «Другого тела», которому пригрезился экземпляр «Внутренней стороны ветра», валяющийся в луже.
Одна из ключевых фраз «Мушки» звучит так: «Это перестает быть красивым и становится похожим на правду». Нельзя сказать, что в «Мушке» нет дежурной формальной красивости, но правды в ней, может, и больше, чем в других «нелинейных» романах.