Начав, как многие режиссеры, свой путь с актерства, Тальхаймер дебютировал в режиссуре довольно поздно – ему было за тридцать. Ставил Чехова, Эсхила, немецкоязычных авторов – Шницлера, Гауптмана, Ведекинда. В Дойчес театр пришел семь лет назад – поставил «Эмилию Галотти» Готхольда Эфраима Лессинга.
Отечественному зрителю Тальхаймер долгое время был неизвестен вовсе. Эту ситуацию переломил фестиваль NET: в 2006-м нам показали ту самую «Эмилию». Спектакль ошеломил: настолько он был непохож на все, виденное до этого. Скандальности там не было вовсе – была целомудренность. А еще – великолепная, образная режиссура, волшебные актеры, ювелирно отделанные роли.
Громоздкую и высокопарную пьесу восемнадцатого века Тальхаймер уместил в час с небольшим сценического времени. Снес пафос. Накалил страсти.
И показал пронзительную, нежную и острую, как бритва, историю любви. Любви-наваждения, с которой невозможно справиться. А хрупкую невинную девушку Эмилию, ставшую невольной виновницей смерти жениха, превратил в ирреальное существо. Галлюцинацию. К ней невозможно притронуться. Ею невозможно обладать.
И оттого случаются все беды, бьются сердца и уходит разум.
Он, она и третий
Действие происходит в узком проеме между двумя горизонтальными пластинами. Нижняя выглядит как помост, верхняя – как пресс. Актеры не могут встать в полный рост. Сворачивают шеи и спины. Подгибают ноги
«Фауст» Тальхаймера продолжает тему и стиль, взятые в «Эмилии Галотти». Бешеная желанность мечты и ее невозможность. Внутренняя выхолощенность. Тяжкая расплата за вторжение в жизнь другого человека.
Таймер режиссера по-прежнему срабатывает скоро: «Фауст» идет чуть меньше двух часов. Причем ровно половина спектакля – разговоры и почти полная статика.
Темная, пустая сцена и двое мужчин. Один элегантен, другой по-домашнему уютен. Один вызывающе резок, другой спокоен и печален. Фауст и Мефистофель. Два добрых приятеля. Две половинки.
Они просто стоят и говорят – а внутри прорастают язычки пламени. Настолько велико напряжение между ними. Так сильно наэлектризовано пространство.
Этого Фауста мир не устраивает по причине собственной мании величия. Небезосновательной: он, и правда, существо выдающееся. В нем много энергии, он все знает и на все способен.
А то, что вокруг, мелко, скучно, пошло. Даже принимать яд – и то неинтересно: подавишься, и все. Альтернативы нет. А желаний, страстей, потребностей – много. Так что Мефистофель подвернулся вовремя. Только он может подарить возможность хотя бы сиюминутной радости. Взрыва эмоций. Блеска.
В спектакле очень точно подобраны актеры. Фауста играет Инго Хюльсманн, статный мужчина с красивыми и злыми чертами. Его герой – нечто между крупным бизнесменом, одолеваемым кризисом среднего возраста, и сверхчеловеком поневоле.
Он хочет так много, что неспособен поднять. У него пожар в глазах, пружина внутри и стальная оболочка. Киборг. Давший сбой лишь однажды – когда полюбил Маргариту.
Таким людям нельзя любить. Чтобы погасить внутреннее безумие, они способны на все.
А Маргариту, юное существо, взломанное и убитое Фаустом, играет потрясающая Регина Циммерманн, актриса с инопланетным лицом и девичьей фактурой, игравшая Эмилию Галотти.
Появившись на сцене, она лихо отбирает первенство у мужской компании. Отныне история – о ней. Женщине, не побоявшейся любить и потерявшей все: близких, рассудок, а потом и жизнь.
Ершистая девушка в простеньком летнем платье, она не осторожничает, бросаясь в любовь с Фаустом – настолько безоговорочно верит ему. А, поняв, что не нужна, становится прокурором. В ее лице проступают черты падшей женщины, а взгляд способен убить на месте.
Раздосадованный ее силой Мефистофель буквально разрывает ей сердце: из-под его рук по платью льется струйка крови. Но уйдет она – сама. И Фаусту ничего больше не останется, как буднично отправиться в темноту вечного одиночества. В ад. Под взором Мефистофеля, поглядывающего на часы – мол, пошли?
Режиссер доводит до абсолюта принцип «ничего лишнего». Выстраивает каждое движение руки, каждое мимическое смещение. Ни шагу зря, ни секунды зря. Предельно жесткий рисунок оборачивается легкостью и естественностью.
Происходящему веришь безоговорочно. Втягиваешься в ритм. Понимаешь, что нет ничего интереснее, чем два человека, разговаривающие друг с другом. Перед тем, как уйти – в смерть, в любовь, в одиночество. За кадр.
А нас оставить дышать вместо них.
Шея и голова
В «Крысах» придуман необычайно интересный сценографический ход, задающий и пластический, и смысловой рисунок всему спектаклю.
Действие происходит в узком проеме между двумя горизонтальными пластинами. Нижняя выглядит как помост, верхняя – как пресс. Актеры не могут встать в полный рост. Сворачивают шеи и спины. Подгибают ноги.
Чем дальше, тем труднее даются эти вывороченные позы. Уходит человеческий облик. Остаются обрубки. Раздавленные тяжестью собственных и чужих грехов.
Тальхаймер создает мир, медленно, но верно угасающий. Словно после атомного взрыва, когда воздух перенасыщен химическими элементами, и каждый вдох – приближение к смерти.
Неспроста основной темой становится история детей – младенцев, по очереди умирающих и исчезающих. В каждом из них сконцентрирован смысл жизни трех женщин: одинокой Паулины (Регина Циммерманн), падшей фрау Кноббе (Катрин Кляйн) и потерявшей себя фрау Йон (Констанце Беккер).
Последняя, готовая на все, лишь бы реализовать нерастраченное материнство, интригует – и доводит себя до самоубийства. Любовь, страх, стремление к обретению себя захватывают обитателей стиснутого небом и землей мирка. Ведь жить хочется каждую секунду, даже если ты обречен.
Режиссер одновременно отстраняется от своих героев и сопереживает им. Спектакль лаконичен и подробен, время его стремительно и неумолимо несется вперед, но останавливается, когда кому-то предстоит пережить новое потрясение. Ведь когда человеку больно, он готов на все, лишь бы убежать в будущее, где боль ушла. А это невозможно.
Спектакли Тальхаймера, с одной стороны – театральный ликбез. Для режиссеров и актеров – не меньший, чем для зрителей. Он показывает, как можно работать с текстом, пространством, исполнителем, чтобы зрелище легко дышало, заражало энергетикой. Чтоб каждый звук на своем месте, как в хорошем оркестре.
Но с другой стороны – Тальхаймер гипнотизирует. На его спектаклях неожиданно пробуждаются самые затихшие уголки души. Потому что он – настоящий поэт. Несмотря на всю немецкую точность и прагматичность.