Русский человек, как известно, широк. Мы воспринимаем это утверждение как комплимент, и это правильно. Рыжий должен гордиться тем, что он рыж, высокий – что высок, а широкий – что широк. Ну, то есть – удал и великодушен.
Так оно с точки зрения здоровой психики.
Но представим себе теперь психику больную – например, европейскую. Что, с ее точки зрения, означает «широк»? Плохо оформлен, не втиснут в форму.
Например. У русской философии нет строгого метода, тогда как каждый маломальский Кант, Гегель, Хайдеггер, Людвиг Витгенштейн, Бертран Рассел, Юрген Хабермас и Жак Деррида начинается с метода и зачастую им же исчерпывается.
Русскому уму это скучно. Хочется размышлять «о деле»: об искусстве, истории, обществе, а не о самом размышлении.
Именно поэтому с точки зрения европейцев у русских нет вообще никакой философии.
Ишь, тараканы дисциплинированные...
С другой стороны, разве мы не любим порядок? Не нашему ли народу вменяется в вину то, что он «порядок» предпочитает «свободе»?
То есть ограниченность – широте? Что-то не срастается в описании русской натуры. Как в том анекдоте про пофигистов:
– Вам деньги пофиг?
– Пофиг!
– Женщины пофиг?
– Пофиг!
– Водка пофиг?
– Не пофиг!
– Как же так, вы же пофигисты? Неувязочка получается!
– А нам пофиг неувязочка.
На философском языке это называется «снятие». Широта натуры – на то и широта, чтобы вмещать в себя и деактуализировать противоположности.
Разве мы не понимаем, что форма – это хорошо? На военных бывает форма. На спортсменах… Хорошо, когда майка аккуратно в трусы заправлена, а когда нет (если не баскетбол), плохо…
В то же время русская национальная одежда – рубаха поверх штанов.
Один мой знакомый (журналист Вадим Речкалов, светлая ему память, исключительного мужества и яснейшего ума был человек) даже на прием к президенту так приходил.
Правда, это ему как раз европейские стилисты присоветовали: дескать, последний писк сейчас – пиджак и рубашка поверх штанов. Как европеец будешь выглядеть…
Он поверил: русский человек широк, а значит, говоря словами Достоевского, всемирно отзывчив.
Ну так вот. Форма – это надежность, строгость. Широта натуры, деактуализирующая форму, свидетельствует о нашей склонности становиться стихийными, неуправляемыми.
Бунт – одна из форм исторического творчества народа. Мы его хотим – и боимся. Иногда больше боимся, иногда больше хотим. Трудно понять, какая сейчас фаза.
С одной стороны, вроде бы общество как никогда далеко от гражданской и политической активности. Умы заняты телевизионными шоу, где кто-то там опять вырвался вперед по результатам СМС-голосования.
С другой – смотрите, с какой жадностью накидываются те же умы на информацию о намерении Ксении Собчак баллотироваться в президенты. Это напоминает ярость, с какой догоняющий незадачливого охотника медведь треплет брошенную ему шапку.
Мы мирные люди с широкой натурой, но наш бронепоезд…
В общем, спросите вы у тишины.
Разумеется, самовыдвижение госпожи Собчак («Ой ли? Только идиот делает такие вещи сам», – возразят мне, и правильно возразят) – это очередная шапка, брошенная общественному мнению.
Девяностые Ксении Анатольевны еще не закончились – и, дай бог, не закончатся никогда (фото: Евгений Одиноков/РИА «Новости»)
|
С другой стороны – вспомним: у англичан (у которых всегда все аккуратно заправлено) считается неприличным беседовать на действительно серьезные темы.
Прилично говорить о погоде. То есть о пустяках. Серьезные вещи обсуждают только с близкими (либо – с компетентными в обсуждаемой области) людьми за закрытой дверью. А общество – это близкие? Общество – это компетентные?
Можно, конечно, рвануть на себе широту натуры и сказать: «Да у меня ближе этих ста сорока миллионов никого нет!» – но это будет неправдой. Вот поэтому – нас кормят шапкой. А кто-то этой шапкой работает.
«Поговорим о Ксении Анатольевне Погоде». Или не будем говорить? Да ладно. Чего гордиться-то. Поговорим…
Пишут, что Ксения Анатольевна – это якобы попытка реставрации девяностых. Она, дескать, выразила квинтэссенцию девяностых в своей «программе». Свобода предпринимательства, снижение налогов и бла-бла-бла.
Это я не потому говорю «бла-бла», что презираю Ксению Анатольевну, а потому, что ничего в этом не понимаю.
У меня были свои девяностые. Нужно было рОстить картошку и морковку на двух родительских огородах (родители мои были преподавателями вузов) и продавать дефицитные сигареты «Астра» с фанерки на четырех кирпичиках (хотя официально я считался молодым журналистом, даже начальником – замглавного региональной газеты, но «Астра» была надежнее).
Пожалуй, снижение налогов и свобода предпринимательства мне тогда не мешали.
Сегодня – не хочу, нет.
У Ксении Анатольевны были свои девяностые.
Товарищ рассказывает: однажды в Фидо (была такая штука до интернета), как раз в разгар девяностых, наткнулся на дискуссию, в которой несколько человек недоумевали, кто такая, мол, эта ваша Ксюша Собчак, что вы ее постоянно упоминаете, а некая девушка, которая ее как раз и упоминала, объясняла:
– Она популярный клубный персонаж.
– В смысле? Музыку крутит?
– Нет.
– На сцене чего-то представляет?
– Нет.
– Так а что она делает там в ваших клубах, что считается популярной?
– Она гениально тусуется!
Ну что ж. Понятно, что девяностые Ксении Анатольевны еще не закончились – и, дай бог, не закончатся никогда.А я все. Не осилю еще одних девяностых. Я, пожалуй, на какого-нибудь президента из десятых согласен. Спасибо, что подарили мне возможность осознать сей факт.
Шапочку теперь поменяйте, пожалуйста?