Кроме США с их мессианством и верой в собственное всевластие существует очень немного стран, открыто претендующих на имперское мышление. Турция из них едва ли не единственная, которая воплощает эти идеи на практике. В том числе и путем вооруженного вторжения в соседние страны, угрожая ради своих имперских амбиций разрушить отношения как с традиционными союзниками, так и с уже привычными наднациональными институтами типа Евросоюза или НАТО. В чем смысл?
В 2011 году министр иностранных дел Турции Ахмет Давутоглу опубликовал книгу под названием «Стратегическая глубина. Международное положение Турции», которая впоследствии стала известна под сокращенным названием «Стратегическая глубина» (Stratejik derinlik). Именно этот фундаментальный труд считается основой теории неоосманизма, хотя сам Давутоглу по тактическим соображениям открещивался от этого термина. А внешняя политика Анкары следовала этим идеям задолго по появления их письменной структурированной версии. Имперскость и неоосманизм перешли в военную плоскость в том же 2011 году, когда вышла работа Давутоглу. Тогда правительство Асада в Сирии было на грани распада, и Турция решила, что впервые получила возможность перейти в наступление при минимальных потерях и только в выигрыше во внутреннем имидже.
Для начала Давутоглу изобрел постулат «ноль проблем с соседями», что на практике должно было означать максимальное использование «мягкой силы» в отношении тех соседей Турции, кто ранее входил в орбиту влияния Османской империи на пике ее успеха. Быстро выяснилось, что «мягкой силы» в классическом понимании недостаточно, и по Турции пошла гулять формула «ноль соседей – ноль проблем». Теперь это уже означало вмешательство во внутренние дела стран – осколков Османской империи. Давутоглу настаивал на теории создания противовесов на всем «постосманском» пространстве, постепенном выходе из-под «западного зонтика» и чрезвычайной роли Турции в заявленном регионе.
Партия справедливости и развития Реджепа Тайипа Эрдогана остро нуждалась в подобной идеологии. Эрдогану требовалось избавиться от доминирующей армии в обществе, ускорить экономический рост и консолидировать население. Под все это прекрасно подходили идеи неоосманизма. Внутри Турции эти идеи и лозунги нашли понимание и поддержку, и сейчас, по разным данным, большинство населения страны (кроме части курдов) полностью поддерживает экспансионистские и имперские планы. Многолетняя пропаганда, включая даже телевизионные сериалы о «потомках Эртогрула» и «золотом веке Сулеймана», убедила турок, что новый рост экономики возможен только за счет внешней экспансии. Теория неоосманизма изначально строилась на четырех основах: крови, языка, почвы и османского мышления.
Кровь и язык – с этим более-менее все понятно. В орбиту внимания попадали все тюркоязычные народы или их наследники. В первую очередь это страны Средней Азии, российское Поволжье, Крым, гагаузы Молдавии, Северный Кипр, Азербайджан, турецкое меньшинство в Болгарии и Македонии, туркоманы Сирии и исторические влиятельные туркоманские общины в Палестине и Саудовской Аравии. Тогдашний премьер-министр Тургут Озал неосторожно высказал лозунг «Великая Турция от Средиземного моря до Китайской стены», что ему потом долго аукалось. Сменивший его на этом посту более острожный и дальновидный Давутоглу такого не говорил, зато действовал.
Турецкая «мягкая сила» заработала по полной. Сторонники партии Эрдогана чуть ли не официально стали называть себя Osmanli torunu – «потомками османов». Первой жертвой пали традиционно дружественные отношения с Израилем, которые до 2010 года рассматривались как стратегический альянс двух единственных на Ближнем Востоке неарабских, демократических по форме и светских государств. После войны в Газе 2008–2009 годов правительство Эрдогана открыто встало на сторону палестинцев вплоть до применения силы в отношении израильских пограничных катеров в Средиземном море. И, как это ни удивительно, именно в этот период отношения Анкары с Ираном, Ираком и Сирией стали резко улучшаться на фоне общей неприязни к Израилю, а имперские амбиции новых османов тогда не казались еще чем-то из ряда вон выходящим.
Тут-то и возник вопрос двух других основ неоосманизма – почвы и османского мышления. Под почвой стали понимать все земли, до которых когда-либо дотягивалась Османская империя. Нашлись сочувствующие, в первую очередь албанцы. Лидер Косово Хачим Тачи даже заявил: «Турция – это Косово, Косово – это Турция».
Он отчасти прав, поскольку именно при османах началось массовое переселение на земли Старой Сербии выходцев из северной Албании, что и сформировало косовских албанцев как нацию. А на пике своего рассвета в Османской империи до 90% великих визирей, губернаторов провинций, вали, байрактаров, силахдаров и дефтердаров (на современный лад: командующих округами, военных министров и министров финансов) были этническими албанцами. В XVIII веке албанское семейство Кепрюлю фактически манипулировало Османской империей, подмяв под себя все основные государственные и военные должности. Да и сам Кемаль Ататюрк – отец-основатель современной Турции – был наполовину албанец, наполовину македонец, а в его первом правительстве не было ни одного этнического османа – одни албанцы, македонцы и абхазы. Во многом это и определило национальную политику Ататюрка, который запретил на государственном уровне все национальности, кроме одной, новой – турки. И этот запрет действует до сих пор с некоторыми поправками на современные веяния.
Агрессивное проникновение Турции на Балканы стало особенно заметно во время и по окончании войны в Боснии. Турецкая «мягкая сила» озаботилась «восстановлением культурного наследия». Турки принялись восстанавливать исторические здания в Боснии и Македонии, построенные при Османской империи, а им несть числа. Весь центр Сараево – это сплошной памятник османского зодчества. При этом восстанавливались не только мечети, да и вообще религиозного компонента в этом было немного. Речь шла и идет исключительно о «светской памяти» Балкан о «золотом веке» османской власти. В Албании один из крупнейших городов – Эльбасан – был построен на пустом месте турками как альтернатива крепости Круя, в которой оборонялся европейски настроенный и финансируемый генуэзцами князь Георгий Кастриоти (Скандербег). В Болгарии такого ренессанса не случилось, но многочисленная местная турецкая община стала получать серьезную политическую и финансовую поддержку из Анкары.
Отдельная история с Грузией, в которой и глазом моргнуть не успели, как турки оказались основными инвесторами. Причем в основном в Аджарии,
которая также с точки зрения неоосманизма считается входящей в османскую орбиту, хотя статус Аджарии гарантируется не Грузией и ее конституцией, какой бы она ни была, а российско-турецкими мирными соглашениями.
Азербайджан, получив финансовую независимость в результате скачка цен на нефть, теперь предпочитает «исторические связи» с Турцией игнорировать. Тем более что физически земли современного Азербайджана никогда в Османскую империю не входили, а близость языка воспринимается скорее как сложный казус. «Азери», азербайджанский акцент, в Турции не приветствуется, что самих азербайджанцев закономерно раздражает. Здесь турецкая «мягкая сила» очевидно дала сбой.
Из всех тех соседей, с которыми надо было создать «нулевые отношения», оказались резко против армяне и греки. С армянами все понятно, а с греками состояние «ни войны, ни мира» приводит к тому, что Афины поддерживают, где могут, все, что настроено антитурецки (в первую очередь курдов и тех же армян).
Кстати, термин «неоосманизм» впервые появился именно в греческой печати после войны на Кипре 1974 года. Во многом из-за этого Ахмет Давутоглу и не рисковал произносить это слово всуе, чтобы не вызывать ненужных ассоциаций. Сейчас же, когда одной из основ неоосманизма стал курс на максимальное отстранение от Европы и Евросоюза, открыто поощряется говорить о неоосманизме и в отношении Греции. Но попытки предложить свои услуги (например, в восстановлении мечетей в Салониках) приводят в Греции почти к истерике.
Притом что сами эти бывшие мечети в основном и есть православные храмы, к которым турки приделывали минареты и михраб (как случилось с Айя-Софией в Стамбуле).
Дополнительным камнем преткновения становится город Эдирне, древний Андрианополь. Эдирне был столицей османского племени еще до захвата султаном Мехметом Константинополя и с тех пор считается чуть ли не основным культурным и историческим центром османов. Там, как и в Стамбуле, расположены гробницы султанов, великих визирей и духовных лидеров, а несколько столетий Эдирне был главной военной базой на европейской части Османской империи и штабом янычар. После распада Османской империи Кемаль Ататюрк чуть ли не вымаливал у победившей коалиции, чтобы туркам оставили Эдирне. Если бы греки победили в той войне 1919–1922 годов, то, конечно же, никакого Эдирне не было бы, как и Стамбула бы в его нынешнем варианте. Но сейчас сохранение Эдирне в составе турецкого государства считается едва ли не самым важным внешнеполитическим успехом Кемаля Ататюрка.
Как и так называемое мирное решение вопроса Искендеруна. В 1922 году французская армия контролировала не только подмандатную территорию Шама (нынешние Сирию и Ливан), но и Киликию, в которой к тому времени уже физически не осталось армян. После ухода французов из Киликии в подмандатную часть Шама была включена и провинция Хатай – прибрежная зона Средиземного моря, примыкающая к сирийской провинции Латакия с городом Александретта. В 1921 году в Сан-Ремо был заключен договор, по которому на территории бывшего Александреттского санджака образовывалась провинция Хатай под французским мандатом, поскольку помимо греков и армян там проживало и много турок. В 1937 году на севере Сирии образовалось независимое государство Хатай. Просуществовало оно чуть более года, поскольку осенью 1939 года под шумок, когда европейские державы были заняты другими делами, Турция аннексировала Хатай и переименовала Александретту в Искендерун. После Суэцкого кризиса 1956 года Сирия заключила военное соглашение с СССР и заявила свои претензии на Хатай, что страшно перепугало Анкару. Дебаты в ООН остановили угрозу войны. Но сейчас вторжением на территорию Сирии на другом участке границы, в Курдистане,
Анкара фактически вновь «подвешивает» вопрос об Искендеруне/Александретте – хотя в современной ситуации война вряд ли возможна.
Как и в целом значительная часть задач, которые ставит перед турками теория неоосоманизма, плохо разрешимы в современной ситуации. Но сводить нынешнюю операцию Турции в Сирийском Курдистане только к вечной борьбе против террористической части курдского национального движения было бы слишком узко. В современной Турции неоосманизм поддерживается большинством общества, и теоретически он может завести очень далеко.
Там, где это возможно, в первую очередь на Балканах, Анкара и дальше будет продолжать политику «мягкой силы», поддакивая албанцам и восстанавливая исторические строения в Боснии и Македонии. Понятно, что это все ограничено Сербией и Венгрией, которые скорее все заминируют (а венгры уже минируют свои границы от мигрантов), чем пустят к себе «мягких турок». Но недавний визит Эрдогана в Белград, где он встречался не только с сербским руководством, но и с представителями балканских стран «постосманского пространства», показал, что эти идеи из Анкары еще долго не выветрятся.
Турция сейчас практически единственная страна на планете, возведшая идею исторического реваншизма в ранг новой государственной идеологии. Пока турки кидаются с ятаганом наперевес не на всех вокруг, а только на тех, кто послабее, но в этом списке вполне могут оказаться, например, армяне и греки. Оманский реваншизм сложно сопоставлять со стремлением к объединению разделенных народов, как, например, русских после распада СССР. И уже неважно, чем закончится операция турок в Сирийском Курдистане. Главное, чтобы дальше не пошла, раз уж сейчас ее не остановить.