По традиции с июня по сентябрь ежегодные марафоны ненависти к России проводятся ее заклятыми обожателями из разряда бывших лимитрофов. К 22 сентября белорусские змагары приурочили акции, посвященные годовщине так называемого совместного парада Красной Армии и Вермахта в Бресте. Как известно, события этого порядка мусолятся с привычными лимитрофными и либеральными рассуждениями в стиле «Сталин – союзник Гитлера», «Сталин – это русские», «русские – союзники Гитлера и Гитлер сегодня».
В ответ иногда предъявляются разумные исторические выкладки, но постоянные провокации рассчитаны именно на то, чтобы раздерганные русские огрызались: «Да, мы Сталин-Сталин-Сталин, подавитесь, можем повторить! Весь мир был за Гитлера, кроме наших! И сами вы Гитлер-Гитлер-Гитлер и еще гомосексуалисты!»
А лимитрофам только того и надо – чтобы русские повторяли «Мы – Сталин!» и не задумывались: откуда и по какому моральному праву сто лет назад возникли эти географические новости, ставшие священными коровами мировой русофобии? (Скорее всего, в число священных коров, которых нужно оберегать от злобных русских, наследников Сталина, войдет в ближайшее время и Белоруссия – возникшая, впрочем, в итоге тех же событий).
К сожалению, сей вопрос гораздо сложнее, чтоб на него отвечать односложно, и в основе своей трагичнее даже Второй мировой войны. И несомненно, что в мире достаточно сил, предпочитающих, чтобы русские не отвечали на него даже себе, но бормотали вместо этого десятилетиями: «Сталин – имя России! Всё, что не Сталин, то Гитлер! А мы спрячемся за Сталина, и глобальный Гитлер нам не страшен!»
К сожалению, цели своей эти силы достигают. Огромное число людей в России, включая творящих политику, стало смотреть на мир исключительно сквозь призму страшного (а сегодня и вовсе безумного) противопоставления: «Ты за Сталина или за Гитлера?» Живущие в красно-черном мире буквально сходят с ума на теме коллаборационизма: ведь если кто-то или что-то не Сталин, то это непременно Гитлер!
Двухмерно мыслящих нетрудно взять в оборот – это знают и простые мошенники, и политические шулера, сегодня умудрившиеся подтравливать русских не только за пресловутый «пакт Молотова – Риббентропа», но и за факт существования РОА. Малограмотные украинские и белорусские дурни злорадствуют: «Наши-то воевали в Украинских и Белорусских фронтах, а русские – за Гитлера!» Российские же дурни, озлобленные подобной наглостью, дают Аннибалову клятву бороться с «власовщиной» и скоро начнут ее обнаруживать в зеркале.
Разумеется, дабы ставить на место провокаторов, ответы на самые сложные вопросы хитрее ужимать. Но знать при этом следует как можно больше. Включая даже то, о чем не говорят с недоброжелателями, но знают о себе.
Никакого «совместного парада в Бресте» не было. Имело место прохождение немецких войск, выводимых из бывшего польского Бреста, и прохождение советских войск, входящих в советский белорусский Брест.
Вероятно, Германии выгоднее было представить эту техническую с элементами дипломатии процедуру как парад – таким образом, Советский Союз представлялся германским союзником и еще более отдалялся от западных держав. Обычная хулиганская повадка: на людях развязно прикидываться приятелем того, из кого желаешь сделать жертву, чтобы люди побрезговали вмешиваться в хулиганские дела и никто не пришел бы на помощь. Советской же стороне это было совсем не с руки. И разумно, что командующему корпусом и полному генералу от танковых войск Гудериану прислали на встречу всего лишь комбрига, подчеркнув тем самым, что встреча эта техническая.
Никаким союзником демонического Гитлера СССР тоже не был. Совестливые стишки про «Молотова-Риббентропа» вроде «Вся Европа сегодня поделена, завтра Азию будем делить» могли родиться только в советской голове, куда загружено, что «Прибалтика – наша Европа», а «Красная армия всех сильней» еще с «незабываемого 1919-го».
На деле, не говоря уж о Соединенных Штатах, относившихся к новой редакции Рейха плюралистически и прагматически, с Гитлером общалась и сотрудничала вся Европа. Включая пресловутую Польшу, то планировавшую совместный с Германией рейд на СССР, то занимавшую Тешинскую область Чехословакии с совместным с немцами парадом. Советскому же Союзу в 1939 году попросту некуда было деваться.
И вина Сталина вовсе не в том, что он, после многолетних проклятий гитлеровцам, заключил с Германией именно пакт о ненападении (как было всем понятно – временный) и откупался поставками сырья (спросите за поставленное немцам сырье со Швеции!). Равно как и не в том, что СССР забрал себе часть территорий, после революции отторгнутых от России.
В высшей степени закономерно, что такая судьба постигла эстонских и латвийских сепаратистов, заключивших выгодные договоры с РСФСР, направленные против русского белого сопротивления. В случае восстановления (в любом формате) национальной России прибалтийские и финляндские сепаратисты, польские и румынские великодержавники пережили бы неприятные минуты: хозяин вернулся!
Вина Сталина заключается в ином.
Во-первых, он не мог предложить возвращаемым землям ничего, кроме советских порядков. И кровавое волеизъявление против этих порядков не заставило себя ждать.
Во-вторых, это в итоге деятельности Сталина и его однолодочников Россия из победителя в Первой мировой войне, кандидата в «большую тройку» или хотя бы «большую четверку» 1917 года, превратилась в страну-изгоя, в одинокий шар, который западные игроки изготовились катать на геополитическом бильярде.
Вместо великой европейской державы, постепенно уравновешивавшей остальной континент, развиваясь по экспоненте набранными в начале века темпами, «кремлевские мечтатели» получили страну – социальную калеку, где в мирном 1940 году за хлебом стояли хвосты, длиннее, чем в военном 1916-м. Где инженеры и руководители предприятий, сыщики и армейские командиры боялись ответственности, как уже «ходящие под вышкой» уголовники, а тысячами жизней распоряжались люди с образованием и умственным потолком злого унтера.
Сегодня гальванизируемый, в том числе бесконечным провокаторским мельтешением «Сталин – Гитлер, Гитлер – Сталин», идиотический необольшевистский дуализм постепенно захватывает российское общество. Он заставляет людей, претендующих на некий почтенный социальный статус, повторять высказывания и самый ход мысли, что лет пятнадцать назад казались бы дикими наиболее упертым советским патриотам-ностальгантам.
Заставляет, например, сладострастно одобрять убийство «классовых врагов» и при этом со страшными проклятиями возмущаться самим фактом существования коллаборационистов, в которых скопом записывают всю русскую эмиграцию. Не удивлюсь, если скоро «власовцем» окажется не только Деникин, но и Набоков.
Разумеется, сотрудничество с гитлеровской Германией осуждено мировым сообществом, и это одно из немногих здравых публичных суждений мирового сообщества. Но вот личит ли людям, которые сегодня всячески одобряют большевистские практики с 1917 по 1941 год, с жаром рассуждать о коллаборационизме? Имеют ли они на это моральное право или здравый смысл? Не выглядят ли они при этом, мягко говоря, по-фарисейски?
Способные держать оружие русские эмигранты, кого Вторая мировая застала на европейском континенте, оказались в пламени всеевропейской гражданской войны. Где-то у них был некоторый выбор, как во Франции, за кого сражаться. Где-то, как в Югославии, выбора не было: когда с одинаковым зверством убивали друг друга все, русские естественно выбирали тех, кто был против Коминтерна.
Пускай возмущающиеся, что русские в Европе, выходцы из всех сословий, надевали немецкую форму, задумаются, чтó белые ополченцы обнаруживали в подвалах ЧК в 1918-1919 годах, вспомнят, чтó прямым текстом печаталось в советской прессе и двадцать лет спустя. Быть может, рассуждающие о том, как правильно убивать помещиков, тогда поймут, почему войну Германии против СССР поначалу с жутким воодушевлением встретил не только академик Бунин, но и орденоносец Пришвин.
А любителям вычислять по-ежовски вражеские сети и рассуждать о порочащих связях и потребности уничтожать врагов и предателей до последнего человека, напомнить можно о прагматических советско-итальянских отношениях 1920-х и о вполне искренней дружбе Советского Союза с исконно и поголовно антифашистской ГДР. Или об ордене Победы, которым «советское правительство» наградило короля Румынии Михая. Или о Маяковском, наблюдавшем Париж из окон Жака Дорио, который в одних советских справках называется соратником Мориса Тореза, а в других – гитлеровским клевретом.
Или о параллельном продвижении к границам Норвегии Красной Армии и вынужденно записавшейся к ней в союзники финской под командованием заклятого врага России генерала Сииласвуо. Ялмар Стрёмберг (в 1936 году переименовавшийся в Сииласвуо), финский швед, нанесший РККА поражение в 1939-м и три года воевавший против нее на Карельском фронте, еще в Первую мировую дослужился до майора германской армии, воюя против России в рядах германских финских егерей. Из идейных соображений русский швед Стрёмберг воевал против русского шведа Маннергейма. В 1944 году Сииласвуо уже как невольному союзнику СССР пришлось очищать Финляндию от вчерашних немецких союзников под командованием австрийца Рендулича. Вот уж раскидала вторая Тридцатилетняя война...
Но подобные перетасовки Realpolitik, еще постижимые для беспощадного Сталина, уже непостижимы для многих необольшевиков, пока еще не покупающихся на вброшенные бредни про «власовскую георгиевскую ленточку», но уже последовательно сводящих к «власовщине» всё несоветское в русской истории.
Есть во всей исторической загогулине под названием «советский период» нечто такое, что делает большевистских идейных последователей буквально помешанными на теме предательства. Во всяком необольшевистском обсуждении не только истории, но и нынешнего дня бушует охота на ведьм, колдунов и черных кошек. Необольшевики постоянно выясняют, кто еще оказался предателем, что за это получил и кто с этим предателем общался.
Одна причина этого лежит на поверхности. Советская власть с самого начала не только боролась с предателями, но и создавала их.
С одной стороны – с первых дней своего существования она отталкивала от себя людей, заставляя бунтовать, бежать или тихо ненавидеть. И это даже если не брать реальности «триумфального шествия советской власти» (состоявшего в прокатившейся «до самых до окраин» волне бессудных убийств, апофеозом коих стала резня в Киеве в феврале 1918 года).
Советская власть началась с того, что рухнул фронт, державшийся даже при паршивейшем Временном правительстве, а экономическая жизнь России в несколько месяцев была разрушена пресловутыми социалистическими декретами, ударившими по четвертой экономике мира с силой дюжины гайдаровских реформ. Даже странно, что необольшевики, по сей день в пустой след мечтающие поубивать «либералов», ненавидят тех, кто поднялся с оружием против реформаторов столетней давности – вероятно, завидуют.
Через несколько лет советской власти самые хлебородные области России дошли до людоедства. Десятилетие спустя коллективизация-индустриализация «лихих 30-х» показала, «какая такая земля крестьянам» и окончательно превратила в трущобы всю едва отъевшуюся после гражданской страну. Ну и так далее. Трудно после этого не понимать, что колхозники-резервисты 1941 года на первых порах бросали боевую технику и тысячами (себе на погибель) сдавались в плен не только из-за объективной невозможности держать оборону против лучше воевавшего противника.
С другой стороны, даже по официальной версии советской истории, «партия Ленина» всю дорогу боролась с предателями – с Астаротом Зиновьевым, Асмодеем Каменевым, Велиалом Бухариным, архисатаною Троцким, с легионом вредителей, пронизывавшим всё государство. Чистила вооруженные силы от казни начбалтфлота Щастного (1918) и убийства командарма Миронова (1921) до расстрела Штерна, Смушкевича и Рычагова в 1941 году, и всё равно проглядела Власова и сделала его ближайших помощников по РОА генералами и полковниками. Уничтожала предателей вплоть до братьев Вознесенских с присными и Берия сотоварищи. И всё равно предателями была разорвана вместе со страной.
Но есть, вероятно, и другая причина.
В 1914 году в глазах вольнодумной России большевики превратились в изгоев, призывавших к поражению своей страны в надежде на осуществление собственных партийных целей, объявлявшихся всечеловеческими. Еще до февральской революции большевистские агитаторы потихоньку объясняли сознательным товарищам: «Штык в землю! Германцы нам братья!» Германцы так не считали.
Главная причина февраля состояла в том, что русское общество было слишком хорошего о себе мнения. Буквально все, от царя и ненавидевших его либеральных витий до пресловутых рабочих и крестьян, уверены были, что «люди у нас в общем хорошие» и как-нибудь столкуются для лучшей жизни.
Хотя в 1917 году в послепереворотной России все называли себя социалистами и жаждали «свободы», ни в какой социалистической революции не было потребности и никто, кроме утопистов-большевиков, не представлял, в чем она должна состоять. Россия, еще безусловно бедная и малограмотная, и без того двигалась в направлении развитого и социально ориентированного государства и за 15 – 20 лет уже изменилась разительно. Россия 1916 года была Китаем 2000-го.
Явным поводом к февральскому перевороту послужила старательно распространяемая в столичном обществе уверенность в кризисе управления. Был бы такой кризис в 1990 году – Советский Союз стоял бы и поныне.
Скрытый повод был куда важнее и основательнее. Австро-Венгрия бы не пережила нового русского наступления по весне, и в Праге Россию ждали. Перспективы Германии, с учетом того, что во Франции с недели на неделю должна была высадиться американская армия, при наличии русских войск, двинувшихся на Польшу и Восточную Пруссию, виделись безнадежными. Россия, весной 1916 года взявшая десантом Трапезунд, приготовлялась к броску на Константинополь, пробиться к которому со стороны Дарданелл оказалось не по зубам союзникам (в галлиполийских боях с османами потерявшим больше людей, чем Россия на сопках Манчжурии).
Командующий Черноморским флотом вице-адмирал Колчак подготавливал зимнюю высадку десанта на Босфоре. И тут весьма вовремя – даже не для турок и германцев – 20 октября 1916 года взорвался флагманский линкор «Императрица Мария».
Война шла за послевоенную геополитическую конфигурацию, за австрийское и турецкое наследство. Иди всё по накатанной – Германия в любом случае делила бы остатки Австрийской империи с Россией.
И гнев сложившей оружие Германии был бы обращен отнюдь не на русских, а на французов и англосаксов. Россия после вынужденных ошибок начала войны, спасших Францию, старалась не расшибаться о немецкие ворота, покуда немцы с англо-французами перемалывали друг друга на полях Шампани и Фландрии – в этом, безусловно, был и циничный расчет, ничуть не аморальнее западных расчетов.
Союзникам же после победы оставалось выяснить, кто из них лишний, кого Боливар не довезет до Эльдорадо. С большой долей вероятности, «слабым звеном в цепи империализма» оказывалась отнюдь не Россия, а Британская империя.
Россия же по совокупности параметров попадала в большую тройку сильнейших держав, вместе с США и Германией. Наивная японская пресса в открытую писала об очевидном – вероятной послевоенной оси «Берлин – Петербург – Токио» (чем она была бы невероятнее американского блока с ФРГ и Японией?).
В начале 1917 года сошлись интересы и цеплявшейся за жизнь Австро-Венгрии, и Германии, ошибочно надеявшейся выторговать без России лучший мир. И Британии, понимавшей, что следующая война будет за британское наследство. И США, которым Россия была симпатичнее и «свободной», и слишком слабой, чтобы вершить большую политику. И Франции, опасавшейся, что после страшной победы покажется рядом с союзниками даже не Давидом, одолевшим великана, а переломанным карликом.Февраль был подозрительно похож и на убийство Павла I (хотя бы по тому, как держались в сторонке многие члены императорской фамилии, а несчастный генерал Алексеев исполнил роль Беннигсена), и на убийство Александра II, толком до сих пор не расследованное. «В поле бес нас водит, видно, да кружит по сторонам».
Однако глупейшая февральская измена, став тяжелым ударом (всячески отягчавшимся работой тех же большевистских агитаторов), еще не была катастрофой. Русской армии поистине нужно было «день простоять, да ночь продержаться». Россия выпадала из первой тройки победителей (с Америкой и Британией), но оставалась в четверке. Были все основания ожидать, что после победы она окажется старшей среди норовистых бунтарей – ослабленной Франции, дозревающей Японии, ревнивой Италии.
Россия бурлила, но ей, похоже, нужен был год – другой, чтобы перебеситься. Это был не обвал в настоящую смуту, а лишь великая депрессия с элементами испанщины (с Украинской автономией в роли Каталонии). Никто, кроме большевиков, не требовал «превращения войны империалистической в войну гражданскую». В 1918 году даже мольеровский Дон Жуан русской политики Савинков попытается по-своему сражаться за Россию вместе со вчерашними «золотопогонниками».
Вопрос о степени германской или иной иностранной помощи большевикам, об участии в октябрьском перевороте тех самых финских егерей-переметчиков еще остается открытым. Главное – в непосредственном итоге событий от февраля 1917-го до февраля 1918-го. Приход к власти партии большевиков оказался для еще боровшейся России ударом табакерки. Через полгода Российская империя из государства стала территорией, свалившейся в начало XVII века. Но без оставленного для Мининых и Пожарских шанса.
Сегодня мы уже не знаем, куда метнуться, когда слышим с одной стороны либерально-лимитрофные проклятия красной-де России, а с другой – совсем уж безумное бормотание «новых красных», всё больше проклинающих не столько либералов и лимитрофов, сколько Россию белую. Остается прийти к твердому выводу и стоять на нем.
Не Россия плоха и не плохи русские победы советского времени. Непрочны они оказались, ибо выстроены были на национальном фундаменте, расколотом революционным ударом. Ударом изменников.
Послевоенную историю России с несомненными достижениями и прискорбными провалами нельзя судить, не понимая, что вся она проистекает из трех последовательных, вытекавших друг из друга национальных катастроф: революции, второй революции – коллективизации 30-х и мировой войны, ведшейся по-сталински. И катастрофы эти стали следствием линии на поражение России, взятой в 1914 году «партией Ленина».
И одним из дел, необходимых для заживления революционных ран, будет изживание как советского помешательства на теме измены и внутреннего врага, так и советского восхищения перед настоящим национальным предательством.