По мере продвижения «первого мира» к Прекрасному Новому Миру обостряются противоречия, о которых недавно могли помыслить разве что большие поклонники Станислава Лема.
Великий польский пессимист не раз предупреждал, что психология и этика не могут быть неизменны там, где изощряются техническая и социальная инженерия. При этом до сюжетов о причудах модифицированных разумных существ нам по-прежнему далеко: даже перемена пола, чтимая прекрасными новомирцами как священное завоевание свободного разума, по правде остаётся калечащей процедурой, делающей из психологически неблагополучного, но здорового человека относительно довольного инвалида.
Однако, например, лемовский сюжет о злоключениях Ийона Тихого на планете Пинта актуален, как и шестьдесят лет назад.
Пинтийцы, как известно, всенародным почином одолели засуху, полностью обводнив планету, и мыкались по горло в воде, надеясь, что в будущем превратятся в совершенные водные формы жизни – бальдуров и бадубинов. При этом уровень воды постепенно поднимали по просьбам трудящихся, а политически неверные высказывания вроде «Сдохнуть от этого можно!» или провокационные вопросы о том, когда же свершится преображение в бальдуров, карались исправительными работами.
Когда читаешь известия о новациях североамериканской и западноевропейской политкорректности, волей-неволей ощущаешь, как неуклонно повышается уровень политкорректности на далёкой Пинте. Ощущаешь в виде не только мурашек, но и странного сознанья беззаконности своей.
Например, человеку, привыкшему, что хорошие, книжные дети ещё с позапрошлого века играют в индейцев, нелегко осмыслить, что игра в индейцев – это, оказывается, проявление расизма, резко осуждаемое прогрессивной американской общественностью. Равно как игра в индийцев, которые уж никак не могут считаться меньшинством по отношению к белым американцам и европейцам.
Этак выяснится, что нехорошо читать рэп, если ты не чёрный и не латинос – никакое это не преклонение перед культурой меньшинств, а совсем наоборот – культурная апроприация, присвоение чужого у стороны, и без того пострадавшей от белых беззаконий.
Положим, на улицах и раньше цветные могли потребовать от белого обосновать, что это он вырядился по чёрной моде. Но теперь это не уличная стайная нетерпимость, а напротив – университетская антитрампистская политкорректность.
Вроде бы мы с трудом, но привыкаем к обычным требованиям поборников политкорректности. Положим, им хочется, чтобы в фильмах (а то и в книгах) царило расовое разнообразие и на постылых белых приходилось бы достаточно «людей цвета». Положим, этого уже мало: нужно, чтобы присутствовали «люди гендера». Но теперь ещё оказывается, что поборники политкорректности осуждают Скарлетт Йоханссон за то, что взялась она за роль трансвеститки, будучи сама «цисгендером» (сиречь «обычной ориентации», если прибегнуть к нашему бесстыдному языку).
Что может быть политкорректнее, чем образ героя-инвалида, совершающего подвиги вопреки отсутствию конечности? Особенно если его играет цветной актёр. Тем не менее, даже полинезийское происхождение не спасает Дуэйна Джонсона от упрёков в апроприации ограниченных возможностей.
Осталось по-лемовски вообразить: нарвётся ли на осуждение актёр, который специально для роли располнеет?
Разумеется, показывать, что лишний вес является для персонажа проблемой, тоже стало неполиткорректным. До такой степени, что идейно заточенные зрители осуждают и требуют снять с показа ещё не вышедший на экран сериал «Ненасытная», увидав, что в трейлере героиня показана то полной, то постройневшей.
Создатели фильма тщетно объясняют, что само по себе похудание не принесло ей счастья: всё равно сюжет с похуданием – это fat-shaming. Но вот представим себе, что исполнитель роли располнел, чтобы сыграть в безукоризненно политкорректном фильме о боди-позитиве. Считать ли наращивание жировой ткани апроприацией?
Частных парадоксов можно изобрести немало, и наверняка многие из них воплотятся в жизни, если ещё не воплотились. Однако чтобы понимать, куда развивается явление, правильнее всего для начала разобраться, чем оно является. И вот тут весёлые шутники (и злые ругатели), наблюдающие за проказами политкорректности из менее поражённых ею стран, обычно спотыкаются. Во всяком случае, наши люди склонны отвечать на автомате, что это-де «либерализм».
Но позвольте! Либерализм – это «про свободу». Свобода может быть непродуманной, излишней, жестокой, разрушительной.
Например, главная и роковая беда предреволюционной России – крайняя, довольно расхристанная свобода при нехватке образования и культуры, наращивание которых роковым образом запоздало: одним не хватало навыков гигиены, труда, самоуправления, недоставало кругозора, инициативы, а другим – гражданского здравомыслия и ответственности.
А вот порядок, при котором радостно ходят по горло в воде и задают о бальдурах и бадубинах только политически грамотные вопросы, – это социализм.
Социализм – это не исключительно про собственность на средства производства. И не про систему социального обеспечения. А уж верить, что социализм – это когда все улыбаются и «джинсы в колхозах бесплатно дают», могут разве что люди, советского социализма не заставшие даже в детстве. Или с памятью, крепко отбитой дальнейшими социалистическими экспериментами.
Разумеется, социальное обеспечение, равный доступ к образованию, мобилизация ресурсов в условиях войны, стихийного бедствия или кризиса («тушёнку и патроны делим поровну») – это социалистические элементы общественного устройства. Но «социализм вообще» имеет столько же общего с социальным обеспечением, сколько «насилие вообще» – с армией и полицией.
Социализм – это не о равенстве и не о довольстве. И даже необязательно об огосударствлении: приватизация тоже является одним из видов социалистической политики. Вот что получится в итоге – это второй вопрос. Но «строительство капитализма» (вместо создания условий для его роста), скорее всего, обернётся социализмом, при котором тушёнки будет принципиально не поровну, а патроны будут распределяться с использованием рыночных механизмов.
Социализм – это система, делающая неестественное.
Неестественно, что государство огосударствляет всё большую часть народного хозяйства (термин этот не имеет никакого отношения к социализму). Но государство, если сочло это нужным – находит способ и забирает собственность себе. Неестественно, что государство выпускает собственность из своих рук – собственники обычно так не делают. Но государство сочло это нужным – и находит метод раздать свои богатства.
При этом роль социалистического регулятора вовсе не обязательно лежит на Политбюро и ЦК.
Правительством США контролируется мощнейший государственный сектор экономики, но культурной революцией в области политической корректности скорее движет периферия политического класса. Что не исключает, разумеется, вероятности изначального соцзаказа.
Коварство социалистической системы состоит не только в том, как трудно её развернуть, даже если она явно идёт не туда, но и в том, что в ней непросто разглядеть заказчиков и выгодополучателей. Усердие, овеществлённое в статуе Командора, добру и злу равно послушно и слишком опасно, чтобы, надеясь лишь на удачу, доверяться ему.Отец (или уже, скорее, прадед) ростовского андеграунда, биофизик и поэт Борис Режабек сочинил такую эпиграмму:
Крокодил с человеческим лицом…
Паровоз с человеческим лицом…
Социализм с человеческим лицом…
Да приснится же такое!
Как видим, даже у вегетарианского социализма пугающее разнообразие лиц. Дай Бог, чтобы нам не пришлось перезнакомиться с ними всеми.