На сайте Московского драматического театра имени А. С. Пушкина, где недавно режиссер Михаил Мокеев поставил сценическую версию этого произведения под названием «В тени виноградника», в информации о спектакле есть краткое содержание, которое сводится примерно к следующему.
Трудности пересказа
Виртуозный Игорь Ясулович тонко, не утрируя и не сгущая красок, играет глубочайшую драму человеческого одиночества. От скепсиса старости он соскальзывает к состоянию счастливого недоумения
Жил да был 82-летний Гарри и думал, что лучшие дни в далеком прошлом, когда вдруг на него нагрянула нежданная любовь. Все это, хотя и верно с фактической точки зрения, по сути – бессмысленно. Ведь трудно, в самом деле, в двух фразах передать то, на что Зингеру понадобилось несколько тысяч слов. И если уж браться за это дело, то фабулу точно нужно оставить в покое. Небрежность формулировки для театра обернулась тем, что на этот спектакль приходит и будет приходить исключительно публика за 60.
Впрочем, бог с ним, с синопсисом. Потому как и пьеса «В тени виноградника», написанная Валерием Мухарьямовым по «Последней любви», вызывает некоторые сомнения.
Диалогов в повести Зингера сравнительно немного. Автору инсценировки, само собой, понадобилось перевести в произнесенную речь размышления героя и авторский текст и для этого даже добавить действующее лицо – старого приятеля Гарри Марка.
Все это сделано было довольно ловко, с юмором и выглядит настолько естественно, насколько вообще возможно. Однако, думаю, знакомым с оригинальным произведением довольно трудно смириться с этой странной проговоренностью абсолютно всего, так не характерной для Зингера.
При этом, как ни обширны диалоги, пьеса выглядит чрезмерно лаконичной, даже немного куцей. Слишком уж быстро развиваются события. Всего несколько реплик между моментом первого знакомства Гарри и его соседки Этель и проявлениями откровенной симпатии, а потом буквально полшага от признаков симпатии до предложения руки и сердца.
Полифонический эффект
Сцена из спектакля «В тени виноградника» |
Эра мобильных телефонов уже приучила к длинным и проникновенным призывам в театре все-таки отключать полифонически продвинутые средства связи. Как показывает печальный опыт, отключают не все. Поэтому, когда минут через десять после начала спектакля в небольшом зале филиала театра имени Пушкина зазвучала какая-то неуместная мелодия, зрители недовольно заерзали и начали оглядываться в поисках нарушителя спокойствия.
Оный не обнаруживал себя, а музыка продолжала играть. Оказалось, это – часть звукового оформления постановки, настолько невнятного и небрежно сделанного, что лучше бы актеры, в самом деле, играли в полной тишине. Латиноамериканские мелодии, еврейские песенки и Элвис Пресли сами по себе, конечно, никаких отрицательных эмоций вызвать не могут.
Однако совсем другое дело, когда ритмичная самба перекрывает голос актера.
Виртуозный Игорь Ясулович тонко, не утрируя и не сгущая красок, играет глубочайшую драму человеческого одиночества. От скепсиса старости он соскальзывает к состоянию счастливого недоумения – в его жизнь на самом ее закате, кажется, готово войти новое и прекрасное чувство. Возможность исправить ошибки молодости – неправдоподобно прекрасный дар судьбы – окрыляет Гарри. Но Ясулович и недолгие мгновения этого счастья наполняет предощущением трагического финала.
Эту роль актер мог бы, думается, сыграть по-настоящему блестяще. В ней есть потенциал, который артисты вроде Ясуловича в состоянии раскрыть так, что театральная Москва ахнула бы от восторга. Однако в эру режиссерского театра одних актерских данных для этого мало, а режиссер Михаил Мокеев, похоже, ничего не сделал, чтобы роль заиграла.
Спектаклю просто катастрофически не хватает пауз. Ощущение, что герои говорят не переставая. А события развиваются с такой скоростью, что в ушах свистит.
Самые интересные, самые «вкусные» с точки зрения театральности эпизоды – когда ничего не говорится, но происходит все самое важное – почти напрочь отсутствуют. Объяснить это можно только тем, что режиссер зачем-то задался целью упаковать спектакль в безантрактные два часа.
Вкупе с невнятной декорацией и еще более невнятным звуком, о котором уже шла речь, постановка воздвигает между зрителями и актерами почти непроницаемую стену. И те не столь редкие моменты, когда ее удается пробить, внушают к артистам глубочайшее восхищение.