4 июня 1961 года в Вене состоялась встреча президента США Джона Кеннеди и советского лидера Никиты Хрущева, известная как «Венский саммит». Напряженность между двумя странами нарастала уже не первый год, полыхали Берлинский кризис и война в Лаосе. Предполагалось, что лидеры сверхдержав попытаются разрядить обстановку, поскольку мир широкими шагами шел к ядерной войне.
Но ничего не вышло. Кеннеди и Хрущев разговаривали на отвлеченные темы, спорили о судьбах человечества и историческом материализме, а мир в это время сравнивал платья и шляпки Жаклин с гардеробом Нины Хрущевой. Не было подписано ни одной даже протокольной бумаги, не сделано ни одного совместного заявления. И уже через несколько месяцев, осенью, советские и американские танки встанут лоб в лоб в нескольких метрах друг от друга у КПП «Чарли» в Берлине. А еще через год Карибский кризис снова поставит человечество на грань ядерной войны. Так что пошло не так с этим саммитом?
Несколькими месяцами спустя после «Венского саммита», 29 сентября 1961 года, в номер гостиницы в Нью Йорке, где жил пресс-секретарь президента Джона Кеннеди Пьер Сэлинджер, постучался заместитель главного редактора журнала «Советский Союз» Георгий Большаков. Для полковника ГРУ Большакова журналистское прикрытие было идеальным, поскольку позволяло легально встречаться и с Сэлинджером, и с еще несколькими американскими журналистами, которым особо доверяли братья Кеннеди. На этот раз Большаков держал в руках толстую газету, в которую были завернуты 26 страниц машинописного текста: личное письмо Никиты Хрущева Джону Кеннеди. И советский и американский лидеры по разным причинам, но одинаково сильно не доверяли официальным каналам связи и предпочитали переписываться тайно, с Большаковым в роли почтальона.
В этом письме, начинавшемся лирически («Уважаемый господин президент, – писал Хрущев, – сейчас я на берегу Черного моря... Это действительно прекрасное место. Как бывший военный моряк вы, несомненно, оценили бы по достоинству эти пейзажи, красоту моря и величие Кавказских гор. Под этим ярким южным солнцем даже трудно поверить, что в этом мире все еще существуют проблемы, которые из-за отсутствия решений бросают зловещую тень на мирную жизнь и на будущее миллионов людей»), Хрущев в итоге дает крайне негативную оценку результатов «Венского саммита».
«В последнее время много думал о развитии международных событий со времени нашей встречи в Вене и решил написать Вам это письмо. Весь мир надеется, что наша встреча и откровенный обмен мнениями возымеют успокаивающий эффект, направят отношения между нашими странами в нужное русло и будут способствовать принятию решений, которые дадут людям уверенность в том, что наконец на земле установится мир. К моему сожалению – и, я полагаю, к Вашему, – этого не произошло».
Писали этот текст, видимо, зять Хрущева Алексей Аджубей и Михаил Харламов – на тот момент завотделом печати МИДа (советский аналог современной должности Марии Захаровой). Эти двое за месяц до этого были в США и официально брали интервью у Кеннеди. Но судя по тому, что к середине письма его тон становится всё менее лиричным и более рваным, чем в начале, Хрущев его или наговаривал, или настаивал на максимальной приближенности «приглаженного» письменного текста к его экспансивной манере речи. И за обтекаемыми формулировками «личного» письма всё больше проглядывалась крайне жесткая позиция советского лидера и категоричность оценок.
При этом коммунистический лидер сравнивает мир с Ноевым ковчегом, в котором нашли приют и «чистые» и «нечистые» животные. Такое придумать могли только Аджубей с Харламовым, воинствующий атеист Хрущев и слов-то таких не знал. Но независимо от того, кто причисляет себя к «чистым», а кто к «нечистым», все в равной степени заинтересованы в том, чтобы Ковчег продолжал свой путь. «И у нас нет иной альтернативы: либо мы должны жить в мире и сотрудничать, чтобы удерживать Ковчег на плаву, либо он пойдет ко дну».
Неожиданная для поколения искренне верующих коммунистов библейская аналогия – на самом деле прямой отсыл к самому ходу провалившегося «Венского саммита». Три дня Хрущев и Кеннеди вели идеологическую дискуссию, лишь иногда переключаясь на актуальную повестку дня международной политики. Причем каждый раз неудачно. Малейшая попытка заговорить о Берлине приводила к взаимному непониманию, вплоть до открытого обсуждения начала военных действий между СССР и США в Европе.
Проблема тут была во взаимной неверной оценке противника.
Советский посол в Вашингтоне Михаил Меньшиков заранее прислал в Москву записку, где охарактеризовал братьев Кеннеди как «мальчишек в коротких штанишках». И как ни сопротивлялся глава советского МИДа Андрей Громыко, эта точка зрения дошла до Хрущева и оказалась ему понятной и приятной. В результате он двое суток читал Кеннеди лекцию о преимуществах социализма перед капитализмом и об исторических путях развития человечества, старался словесно и морально подавить молодого американского президента и почти в этом преуспел.
Кеннеди на обратном пути из Вены в США в самолете в бешенстве говорил тому же Пьеру Сэлинджеру и корреспонденту New York Times Джеймсу Скотти Рестону (это он затем во время Карибского кризиса сыграет одну из ключевых ролей как контрагент Большакова): «Это худшие дни в моей жизни, он [Хрущев] издевался надо мной». Под напором энергичного и даже местами агрессивного Хрущева Кеннеди оказался вынужден оправдываться за «исторический выбор человечества» и отказывался признавать, что «капитализм загнивает».
Так что аналогия в хрущевском письме про «чистых» и «нечистых» на Ковчеге – это про идеологию, а не про практическую политику. Мы тут «чистые», потому правы, а вы не очень. Сомнительная логика, если на кону война и мир. Вернее, ядерная война в Европе.
А конкретика была такая. Хрущев уже год как требовал вывести войска западных держав из Западного Берлина и объявить его «свободным городом». В случае отказа до 31 декабря 1961 года, он обещал заключить с ГДР мирный договор, то есть разрушить режим оккупации Германии и передать Берлин под контроль немцев. При этом с предыдущим американским президентом Эйзенхауэром он почти договорился, но случился полет U2 Пауэрса – и всё рухнуло.
Кстати, и «Венский саммит» с Кеннеди вполне мог не случиться из-за американского вторжения на Кубу в заливе Свиней. Но Кеннеди было очень надо поговорить с Хрущевым, он не хотел воевать в Европе «из-за каких-то немцев», и потому сам первый начал писать письма в Москву с просьбой о встрече, даже оставив за Хрущевым окончательно утверждение места встречи (фигурировал еще Стокгольм, но Хрущев предпочел Вену, до которой можно было доехать на поезде с Киевского вокзала). Примечательно, что американский посол в Москве Льюэллин Томпсон больше недели буквально гонялся за Хрущевым по всему Советскому Союзу, чтобы вручить ему письмо Кеннеди с предложением о встрече. Первый секретарь находился в длительной поездке по СССР, и посол Томпсон с письмом американского президента в кармане нагнал его только в Новосибирске.
С другой стороны, и американская сторона не блистала дипломатией. Кеннеди собрал для этого саммита тех советников, кто считался главными в США специалистами по СССР. Первым среди них был Джордж Кеннан, знаменитый своей «длинной телеграммой», с которой, собственно говоря, и началась холодная война, а отнюдь не с Фултонской речи Черчилля. Кеннан, надо отдать ему должное, точно спрогнозировал поведение Хрущева и пытался убедить Кеннеди не вступать с Никитой Сергеевичем в абстрактные идеологические дискуссии. Но Кеннан был «ястребом», он ненавидел всё советское и русское, и позитивной программы для переговоров предложить не мог. Не мог ее придумать и бывший посол Аверелл Гарриман, вообще видевший в Москве главный источник зла на планете.
Единственный, кто занимал хоть какую-то конструктивную позицию – госсекретарь Дин Раск. Но весь его «конструктив» сводился к предложению «сохранять статус кво». То есть устроить «новую Ялту», заново поделить мир между двумя сверхдержавами и за эти линии не переступать. Именно это Кеннеди и озвучивал в Вене.
Хрущева статус кво не устраивал, поскольку именно в этот период началась активная поддержка Советским Союзом (после «года Африки», когда независимость одновременно получило около 40 государств) национально-освободительных движений по всему миру. Многие из них полагали себя социалистами или преподносили себя Москве как социалистически ориентированных. Одной из тем «Венского саммита» была ситуация в Лаосе, и Кеннеди пытался убедить Хрущева не вмешиваться. Кстати, считается, что война во Вьетнаме стала косвенным следствием провала «Венского саммита». Есть свидетельства того, что проиграв словесную дуэль Хрущеву, а затем «битву за Берлин», Кеннеди ввязался в войну во Вьетнаме, чтобы таким образом «вернуть уважение» к США.
Никита Сергеевич искренне считал, что он переиграл «этого мальчишку», несмотря на то, что «Венский саммит» не дал никаких практических результатов. Ситуация только ухудшалась и всё ближе приближалась к опасной черте. Тем не менее Берлинский кризис разрешился для СССР благополучно, договор с ГДР был заключен, стена воздвигнута. Одним из немногих достижений «Венского саммита» стало последовавшее прекращение огня в Лаосе, но по сравнению с тем, что произошло в Юго-Восточной Азии в последующие годы, это лишь приятная мелочь.
Хрущев в своих воспоминаниях откровенно издевается над Кеннеди. «Я не хотел его расстраивать. Мне бы очень хотелось, чтобы мы расстались в другом настроении. Но я ничем не мог ему помочь ... Политика – это беспощадное дело». Это его личная оценка.
А с точки зрения дипломатии и политики «Венский саммит» был едва ли не самым провальным за всю историю советско-американских отношений.
У этого результата есть и объективные и субъективные причины. Кстати, после гибели Кеннеди глава советского МИДа Андрей Громыко под предлогом «смены президента» снял с должности посла в Вашингтоне Меньшикова, которого откровенно недолюбливал. Реальной же причиной отставки Меньшикова были его ошибки в оценке личности Кеннеди, которые повлияли на переговорную позицию Хрущева и весь настрой первого секретаря. А в ближайший год, включая Карибский кризис, все основные контакты между Кремлем и Белым домом шли через резидентуры КГБ и ГРУ, вплоть до назначения послом Анатолия Добрынина.
Но нельзя и прямолинейно говорить, что «Венский саммит» 1961 года был изначально провальным делом. Кеннеди, очевидно, был не готов к тому, что Хрущев будет в такой жесткой и странной форме отстаивать свою позицию, практически не предлагая компромиссов. А Хрущев, конечно, был дезориентирован, но его характер, его личные качества помешали ему выбрать иную манеру поведения. Из всех донесений и записок, что предлагали ему перед поездкой в Вену и МИД, и КГБ, он выбрал за основу докладную Меньшикова, потому что она соответствовала его представлениям о Джоне Кеннеди. А субъективность – всегда плохая основа для переговоров. Недаром этот период не слишком литературно удачно называется «эпохой волюнтаризма».