Вопрос об американской военно-биологической лаборатории на территории Грузии всплывает уже не в первый раз. Главный санитарный врач России Геннадий Онищенко бил тревогу еще год назад в связи со вспышкой африканской чумы свиней на российском Северном Кавказе. Сейчас же, по его словам, речь идет уже о некой абстрактной, но более масштабной и объемной угрозе, исходящей из американского лабораторного модуля в грузинском населенном пункте Апрелевка. Обоснованны ли подобные подозрения?
Основным объектом исследования и хранения в этой лаборатории стала холера, а инвестиции в постройку лаборатории уже превысили 100 млн долларов
Чума под микроскопом
Официально этот донельзя засекреченный объект называется Исследовательский центр общественного здравоохранения им. Ричарда Лугара. Попасть в это здание сквозь несколько кордонов безопасности нелегко даже его сотрудникам. Оно и немудрено: на территории бывшей советской военной части в грузинском селе Апрелевка, входившей в комплекс российской Ахалкалакской военной базы, расположен лабораторный модуль, хранящий и исследующий бактерии и вирусы. В том числе и те, которые можно использовать в качестве наступательного оружия. При чем здесь «общественное здравоохранение» – малопонятно.
Американцы склонны изобретать хитроумные названия для подобных объектов. Лаборатория на территории Грузии входит в систему так называемого Агентства по сокращению оборонных угроз (Defense Threat Reduction agency) – структуры, аффилированной с министерством обороны США. Она имеет собственную военизированную охрану, сотрудники которой формально не являются американскими военнослужащими. Это дает формальный повод утверждать, что никакого отношения к военным программам DTRA не имеет. Тем не менее ее руководитель по совместительству занимает пост заместителя министра обороны.
По некоторым данным, основным объектом исследования и хранения в этой лаборатории стала холера, а инвестиции в постройку лаборатории уже превысили 100 млн долларов (называется, впрочем, цифра даже в 250 млн долларов). Разумеется, за счет американского бюджета.
С грузинской стороны «содиректором» лаборатории была назначена Анна Жвания, ранее занимавшая пост начальника специальной службы внешней разведки, что долгое время тщательно скрывалось, а сама Жвания предпочитала представляться «сотрудником уголовного розыска Тбилиси». Американскую делегацию на церемонии открытия лаборатории возглавлял Эндрю Вебер – тот самый заместитель министра обороны США по вопросам ядерной, химической и биологической защиты.
Банк вирусов содержится на территории бывшего аэродромного комплекса снабжения, построенного еще советской армией, но сильно модернизированного американцами. Именно этот факт сильно нервирует местных жителей, подавляющее большинство которых – не слишком лояльные тбилисскому правительству (какое бы оно ни было) армяне, поскольку это территория Самцхе-Джавахетии (по-армянски – Джавахка), изолированного района, в котором практически отсутствует грузиноязычное население. Еще в недавнем прошлом едва ли не все население Джавахка было завязано на российскую военную базу и с выводом ее потеряло работу. Но перспектива работы на непонятном военно-биологическом объекте доверия им не внушает.
Технология производства химического оружия в разы проще, чем производство и содержание или хранение опасных бактерий и вирусов. Наиболее простые и распространенные виды химического оружия можно при желании сделать в гараже, для него не нужны сверхсовременные лаборатории в 100 млн долларов и личное их «освящение» первыми лицами страны (тогда – Саакашвили). Поэтому увязка заявления Онищенко с происходящим в Сирии и вокруг нее, скорее всего, натяжка экспертов. В то же время оправданием для грузинского руководства был и остается серьезный уровень эпизоотической опасности в сельских районах Грузии. Поголовную вакцинацию сусликов не произведешь, а они границ не признают. В этой связи прежние заявления Онищенко о биологической опасности со стороны Грузии, особенно об африканской чуме свиней, вполне обоснованны.
Заметим, что официальные представители лаборатории начисто отвергают, что в ней занимаются исследованием и тем более производством опасных вирусов.
Однако это не единственный сюжет, касающийся проблем биологии и медицины, который бурно обсуждается сегодня в Грузии.
Не только вирусы
Общая истерия в регионе привела к вполне серьезному обсуждению проблем с онкологическими и некоторыми другими тяжкими заболеваниями (сахарным диабетом, например) не только в Грузии, но и в Южной Осетии. Там в последний год отмечен беспрецедентный рост онкологии и сахарного диабета, в том числе среди детей.
Обстановка вокруг резкого роста заболеваемости в Южной Осетии вызвала в республике волну почти истерики. Поспособствовало этому и то, что несколько тяжелобольных предпочли лечение в Грузии, которая и ближе, и доступней, чем Россия. Это, в свою очередь, спровоцировало взрыв политических страстей, поскольку руководство РЮО было обвинено общественным мнением в неспособности справиться с ситуацией. В ответ в республике было ликвидировано представительство международного Красного креста, которое злоупотребляло своим положением и провоцировало пациентов на выезд в Грузию. А после доказанного случая предоставления медицинской помощи в Тбилиси в обмен на демонстративное получение семьей больного ребенка грузинского гражданства (этим с грузинской стороны занимался глава все еще действующей «администрации Цхинвальского региона» Дмитрий Санакоев) Красный крест окончательно дискредитировал себя.
Однако происходящему, похоже, есть объяснение.
Еще в конце 90-х годов в КГЮ РЮО было проведено исследование нестандартной статистики онкологических заболеваний в ряде районов республики, которое быстро было засекречено по требованию из Москвы. Суть его заключалась в том, что превышающий среднестатистический уровень заболеваемости исторически отмечался в горном Дзаусском (Джавском) районе республики, в локальных зонах у населенных пунктов Кваиса и Киров и в районе озера Кель. Этот район представляет собой сплошной пласт редкоземельных и цветных металлов, причем два «конца» этого пласта выходят на поверхность с обеих сторон Большого Кавказского хребта. В Северной Осетии это Садоно-Мизурское свинцово-марганцевое месторождение, а со стороны Южной Осетии – Кваисинский горно-обогатительный комбинат (свинцово-цинковый).
В Южной Осетии залежи выходят прямо на поверхность. Еще в конце позапрошлого века пастухи доставали из родников так называемые небесные камни – странно светившиеся и горячие в руках куски металла, которые старики посчитали упавшими с неба. То, что эти люди потом быстро умирали, считали Божьим провидением, хотя это очевидно были лучевая болезнь, рак и отравление парами тяжелых металлов.
Разработку урана начали в 1944 году, а Кваисинский горно-обогатительный комбинат был построен еще в 1941 году, и на нем добывали свинец, марганец и цинк. Сопутствующий продукт – золото – требовал обработки ртутью. Шахтерский поселок стал третьим по значимости населенным пунктом Южной Осетии, а его водоснабжение обеспечивалось семикилометровым водопроводом от ледника Везури. Но общий сток отработанных вод велся, как это было принято в Советском Союзе, куда попало, что в итоге приводило к загрязнению основных рек Южной Осетии.
#{ussr}С 1991 года работы на Кваисинском руднике были законсервированы, хотя неоднократно начинались разговоры о его приватизации. В остановке тогдашнего хаоса на роль владельцев рудника претендовали самые разные люди вплоть до бывшего генерала КГБ СССР, сбежавшего в США, Олега Калугина. Различные правительства республики при разных президентах регулярно «не находили общего языка» с инвесторами. Последний раз это произошло с Эдуардом Кокойты, когда на роль «директора Кваисы» претендовал московский предприниматель кваисинского происхождения, а затем один из главных югоосетинских оппозиционеров Альберт Джуссойты.
Автору этих строк еще в 90-х годах приходилось участвовать в различных переговорах о формах и методах приватизации Кваисинских рудников, в том числе и о расконсервации урановых шахт. Анализ показывает, что аномальный рост заболеваемости в этих местах вряд ли зависит от нынешнего состояния Кваисинского горно-обогатительного комбината или конкретно каких-то выработок. Почти наверняка можно утверждать, что эта местность в принципе не пригодна для человека по естественным причинам выхода на поверхность нескольких концов рудоносных пластов.
Говорящий пример: озеро Кель (по-осетински – Келыцад), которое по стечению обстоятельств считается уникальным туристическим объектом. Его называют «мертвым», но не местные жители, которых там просто нет. Там не то что рыбы, там нет животных и растений на расстоянии до 150 метров от берегов озера. В принципе никакой живности в окрестностях этого вулканического происхождения озера на высоте 2921 метр над уровнем моря нет. Раз в пару лет там в ходе миграции на полдня останавливается чайка-бургомистр, но, не обнаружив никакой пищи, улетает. В морозные зимы озеро умудряется промерзнуть насквозь, а глубина там до 70 метров, настолько вода, скорее всего, разрежена ионами.
Там никто не живет, и этих мест сторонятся. Есть легенды, что какие-то отважные пастухи кинули в Кель овечью шкуру и потом выловили ее в Трусовском ущелье. То есть потухший вулкан, напичканный ураном и редкоземельными металлами, возможно, имеет еще и подземные стоки. Тем хуже для окружающих.
Можно смело утверждать, что никакого особого всплеска заболеваемости онкологией в Южной Осетии в последний год нет. Это явление скорее психологического и социального порядка. Когда в конце XIX – начале XX веков пастухи вокруг Кваисы умирали десятками в молодом возрасте, а овцы, попив воды в озере Кель, покрывались пятнами и лысели, люди несли три пирога и пиво в священную рощу, а не обращались к докторам, коих просто не было. Просто сегодня существует статистический учет заболеваемости и отсутствует ранняя диагностика. Причем диагностики нет не только в Южной Осетии, но на большинстве территорий земного шара. Человеку ставят диагноз «воспаление легких», и только через полгода понимают, что это лимфома. А лучевая болезнь убивает за два–три месяца. Отравление тяжелыми металлами вообще не диагностируется без проведения специальных обследований.
Югоосетинское общество живет в состоянии тяжелейшего посттравматического стресса. Это сказывается на всех сферах жизни, но, может быть, более всего – на здравоохранении. То, что раньше не было видно, считается новшеством, и люди впадают в истерию от «роста онкологии». То же и с сахарным диабетом, одна из главнейших причин которого – стресс. Другое дело, что эта обстановка получила ярко выраженную политическую окраску в связи с неспособностью немедленно и радикально решить ситуацию с оперативным здравоохранением в республике. Вертолет во Владикавказ каждый раз не нагоняешь, а людей спасать надо. Также за один день не решить и проблему Кваинского рудника, если ее вообще можно решить. А уж финансовая оценка возможных решений может привести к череде инфарктов.
Аналогичная ситуация в Ткуарчальном районе Абхазии, Карачаево-Черкесии в России и в Раче – исторической части горной Грузии, примыкающей к Южной Осетии с запада, с ее рудниками и расположенным чуть ниже комбинатом «Чиатурмарганец».
Подозрительный уровень
Возможным объяснением постройки токсичной лаборатории именно в Грузии, помимо сговорчивости местного руководства, может быть ее реальная приближенность к эпидемиологическим (эпизоотическим) очагам. В Грузии действительно сложная обстановка в этой сфере, особенно она запущена в ветеринарии, поскольку никакой систематической работы в этом направлении не велось уже более 20 лет. Крайняя слабость этой сферы жизнедеятельности чрезвычайно опасна для России, даже если на первый взгляд это и выглядит почти анекдотично («грузинские свиньи атаковали Северный Кавказ»).
Вместе с тем Россия не имеет у своих границ более ни одной подобной лаборатории, расположенной в столь нестабильном и враждебном окружении. Другие существующие на территории Грузии американские объекты, представляющие интерес (типа возможного центра подготовки водолазов в Батуми), были ликвидированы физически в 2008 году, а именно: радиолокационный центр в Гори.
В идеальной ситуации Россия обязана потребовать от Грузии права на мониторинг обстановки вокруг лаборатории в Апрелевке. А от американских партнеров – участия в мониторинге самой лаборатории. Особым условием для этого следует считать именно американские заявления об уровне защиты лаборатории. По законам США и ведомственным инструкциям министерства обороны, лаборатории, хранящие наиболее опасные бактерии и вирусы, могут находиться только на территории собственно США и маркируются уровнями защиты 4–6. Уровни защиты 3 и 2 присваивают лабораториям, содержащим инфекцию, против которой уже прочно существуют методы борьбы, как та же холера. Первый и иногда тот же второй уровень присваивают даже университетским лабораториям, в которых с бактериями «играются».
Лаборатория в Апрелевке формально имеет второй уровень опасности, что явно не согласуется даже с внешней ее защитой и крайне высоким уровнем секретности. И есть все основания полагать, что этот индекс мог быть присвоен ей формально и не соответствует реальному предназначению лаборатории. И это должно стать объектом пристального внимания со стороны сопредельных государств.