В России нужно принять закон о профилактике домашнего насилия, заявила РИА «Новости» в понедельник член Общественной палаты (ОП) Ольга Костина, комментируя убийство московской журналистки Ирины Кабановой.
Государство, если взрослые люди решили, что для них это приемлемая форма, не имеет права вмешиваться в их решение. Они сами рискуют, сами принимают такой образ жизни
Как сообщала газета ВЗГЛЯД, тело женщины, матери троих детей, нашли в ночь на 11 января на севере Москвы, после чего ее муж Алексей Кабанов признался в убийстве и был арестован.
В ОП считают, что даже в такой деликатной сфере, как семья, власти все же могут вести профилактику преступлений. «Речь идет о профилактике, а не о вторжении, не о наказании, а о возможности при сложных отношениях вмешаться раньше, чем произошла трагедия», – отметила Костина.
Комиссия ОП по безопасности предложила разработать федеральный закон «О предупреждении и профилактике насилия в семье». В палате уже обсуждаются несколько моделей закона. Одна из них предполагает регламентацию процедур привлечения к ответственности виновного лица, защите потерпевшего и свидетелей. Другая предлагает определить порядок производства и рассмотрения заявлений о насилии в семье в самом законе. Третья модель предполагает не только принятие специального закона, но и создание отдельного органа для рассмотрения заявлений о насилии в семье и мерах по защите потерпевших и свидетелей.
По словам Костиной, которая стала инициатором законопроекта, ОП в ближайшее время вернется к доработке документа, так как пока он, по ее мнению, «сыроват».
О том, как могло бы государство предупреждать домашнее насилие, в интервью газете ВЗГЛЯД рассказала Ольга Костина, глава межкомиссионной рабочей группы Общественной палаты по проблемам детства и семейной политике, зампред комиссии ОП по безопасности.
ВЗГЛЯД: Ольга Николаевна, вы заявили о «возможности при сложных отношениях вмешаться раньше, чем произошла трагедия». Но будущая жертва и раньше могла бы пожаловаться властям, но не стала. Если сами взрослые люди хранят все в тайне, то как же власти могут вмешиваться?
Ольга Костина: На самом деле для этого нужно посмотреть на мировую практику. Тот комментарий, который я сегодня давала РИА «Новости», достаточно каркасный.
Семья и личные отношения человека являются во всем мире абсолютно интимно-личной информацией, и государство не имеет права в это вмешиваться. Более того, бывают такие отношения между взрослыми людьми, когда они предполагают определенные сексуальные игры, которые до известной степени предполагают элементы насилия. И ни государство, ни кто-либо другой не имеют права, если взрослые люди решили, что для них это приемлемая форма, никто не имеет права вмешиваться в их решение. Они сами рискуют, сами принимают такой образ жизни.
Но мы говорим о тех случаях, когда женщина, подвергаясь каким-то унижениям, насилию, все-таки длительное время рассчитывает, как правило, сохранить отношения с мужчиной. Ей жалко детей, кажется, что еще можно что-то склеить. Зачастую я понимаю международные полицейские инстанции, не только российские, когда они не хотят принимать подобные заявления. Сегодня она заявила, завтра они помирились, она забрала заявление. Все относятся к этому до известной степени скептически.
ВЗГЛЯД: За рубежом есть программы по профилактике насилия?
О. К.: В Англии – огромная программа по профилактике. Не по разлучению семей, не по отъему детей, а по возможности спрятаться, подумать, посоветоваться, принять решение, как попробовать исправить отношения, если они еще исправимы, или спасти себя и ребенка, если ситуация зашла слишком далеко.
Полицейские в Великобритании рассказывали мне, что они сначала пренебрежительно относились к подобного рода заявлениям, пока криминальная статистика не показала, что количество людей, погибших в семьях, превышает число погибших в результате хулиганских нападений на улицах. Они поняли, что это молчаливая, многолетняя смерть, но все равно смерть, потому что, как правило, это заканчивается убийством жены или ребенка.
ВЗГЛЯД: Так как в России государство может вмешаться?
О. К.: Очень просто. Только предупреждением, с помощью психологов, предупредительными мерами, возможностью предоставить женщине и ребенку убежище. Ни в коем случае не вмешательством насильственного свойства. Взрослый человек должен сам осмыслить свою жизнь и принять решение. Но у него должна быть для этого возможность где-то осмыслить свою жизнь, не подвергаясь унижениям.
Недавно пресса писала об истории девушки, которую шесть часов истязал сожитель. В соседней комнате находился ребенок. Сколько мы ни боролись, попала эта история под так называемую «гуманизацию», и человек вообще не получил никакого наказания. Он сейчас живет с другой девушкой, которую тоже бьет. И чем закончится эта история – никто из нас не знает. Кто понесет ответственность в случае ее гибели – тоже непонятно.
Единственный способ вмешательства для общества и государства – это неравнодушие в смысле не карательного, а сочувственного и содейственного поведения. Если женщина (или, не дай Бог, ребенок) подвергается каким-то поступкам – сначала кажущейся несдержанности, а потом уже на грани издевательства, то у нее должна быть возможность получить убежище, спрятаться, спастись и принять решение о том, может ли она жить дальше с этим мужчиной.
ВЗГЛЯД: Какую роль может сыграть законопроект о ювенальной юстиции, принятый прошлой осенью?
О. К.: В семье есть проблемы, связанные с медицинской необходимостью: это алкоголизм, наркомания, неустроенность и невозможность справиться в связи с этим со стрессом. Единственный способ, как государство может помочь в соответствии с законами, если бы они у нас были, – это помощь в стабилизации, в социальной адаптации. Ничего этого у нас нет.
Когда возникают разговоры о предотвращении насилия в семье, нам немедленно продают дешевую байку про ювенальную юстицию. Нам ее продают, потому что мы отсталые. Мы не знаем о том, что огромное количество стран не вмешиваются в семью. Посмотрите, что сегодня творилось во Франции при попытке принять «закон о родителе номер один и родителе номер два». Ни в одной стране, где есть ювенальная юстиция, где есть ребенок как заявитель, попробуйте покуситься на маму и папу как на звание родителей. Вопрос о том, что существует огромное количество способов поддержки, чтобы пережить разрыв, либо сделать все, чтобы сохранить семью.
Меня потрясли небольшие скульптуры, расставленные по Женеве. Они напоминают о том, что за соседней стеной может происходить домашнее насилие. Надо просто думать о том, что это беззащитные люди, им нужна помощь, солидарность. Когда мы говорим о том, как государство может сознательно и разумно вмешаться в эту ситуацию, конечно, это в первую очередь поддержка, а во вторую – убежище.
Когда человек убит, включается уголовно-репрессивная машина. И это, в общем, проигрыш для общества и государства с точки зрения семейной политики.
ВЗГЛЯД: Почему нужен особый порядок защиты потерпевших и свидетелей? Есть же обычная программа защиты свидетелей...
О. К.: Восьмой год наша организация пытается донести, кстати, небезуспешно, до нашей власти необходимость защиты прав потерпевших, потому что от потерпевшего, который уверен, что получит помощь, зависит качество правосудия. Человек, который знает, что ему справедливо помогут, гораздо спокойнее и честнее ведет себя во время следствия.
Человек, брошенный на произвол судьбы, не хочет заявлять ничего государству. Согласно исследованиям на территории России, каждый второй не решается заявить о преступлении. То есть в лучшем случае мы расследуем половину преступных деяний в России. Еще половина считают, что это бессмысленно и опасно, потому что думают: ничего, кроме унижений и неприятностей, не получишь.
Если мы говорим о снижении криминального фона в стране, то мы должны бороться за то, чтобы жертва преступления считала не просто своим долгом, но и до известной степени моральным поступком пойти сообщить и помочь предотвратить, возможно, следующее преступление.
Для жертвы важнее всего – содействие и помощь. Наказание преступника принципиально, но имеет, на мой взгляд, вторичную задачу. Да, человек в отчаянии, если, не дай Бог, речь идет о тяжком преступлении, когда убили ребенка, убили семью, изуродовали... Разумеется, человек не хочет ни о чем слышать: ни о компенсации, ни о помощи. Он хочет только одного – расправы.
Но если с ним работают государство, общественные организации, близкие люди, если ему помогают и поддерживают, то через какое-то время его отношение переформатируется на самосохранение, на поддержку себя, на свое сопротивление обстоятельствам. Это самое важное, потому что вернуть человека в строй – это задача более важная, чем задача репрессивной машины.
Сегодня мне сказали, что законопроект, который мы очень сильно лоббировали эти годы, благодаря Ирине Яровой (председатель думского комитета по безопасности) прошел практически все согласования в конце прошлого года. В том числе мы получили положительное заключение правительства. Насколько мне известно, 8 февраля он будет рассмотрен в первом чтении. Этот закон кардинально меняет положение потерпевших. Из «мяса для следственных органов» в худшем случае жертва становится полноправным участником процесса, который регулирует морально-нравственную составляющую.
ВЗГЛЯД: Насколько эффективным будет создавать по этому поводу отдельные органы? Не приведет ли это лишь к разрастанию бюрократического аппарата?
О. К.: Я не думаю, что здесь нужны отдельные органы. Если говорить о мировой практике, а наша организация входит в пул 22 общественных движений, которые составляют европейский форум по правам жертв преступлений, то, как правило, достаточно определенных поправок у действующих силовых структур.
В частности, я не понимаю, почему Генпрокуратура имеет выделенное подразделение по защите прав предпринимателей – я ничего не имею против предпринимателей, – но почему она не имеет, как во всем мире, надзорную инстанцию по правам потерпевших – мне непонятно. Процессуально – это одна из базовых задач надзорного органа.
Базовые участники процесса – это потерпевший, обвиняемый и свидетель. Но у нас как бы политика, безусловно, как и во всем мире, влияет на подобного рода решения. У нас политика влияет так: предпринимателям уделяется внимание, а базовым участникам процесса – пока внятного нет.
Работа с жертвой могла бы значительно гуманизировать правосудие. Тяжесть преступления во всем мире исчисляется, исходя из трех параметров: жизнь, здоровье, собственность. Посмотрите на наш уголовный закон. Он ради кого? Он не ради кого. Он ради чего! У нас самое страшное преступление на сегодня – нарушение устоев государства. Жизнь человека может стоить дешевле, чем хулиганская выходка против государства.
Если против человека совершено преступление как против личности – это должно быть очень серьезно. Все остальное должно наказываться штрафами, работами, в том числе в пользу фонда, который во всем мире обеспечивает поддержку жертвам, которым зачастую бывает нужна пожизненная реабилитация. Если ЕСПЧ узнает о практике обращения с потерпевшими в России, я думаю, что мы получим санкции. Это массовое нарушение прав человека.
Не надо создавать новую структуру. Наши чиновники обожают создавать новые министерства. Не надо. Просто сместите акценты, исходя из вызовов, которые стоят перед нашим обществом. Есть задачи, связанные с детьми, жертвами насилия. Частично государство решило эту проблему. Изменили законы, регламенты. Впереди изменение самого процесса прохождения через процедуры ребенка, пострадавшего от насилия. И мы сделаем это.