Ольга Костина: «У потерпевшего нет статуса»

А большинство правозащитных организаций тем временем заняты политическими заявлениями, рассказала Костина корреспонденту газеты ВЗГЛЯД Юлии Малышевой.

Жаль, что наша страна живет по принципу «пока не случилось прецедента, можно ничего не делать

– Сегодня и общественные организации, и власть постоянно говорят о том, что нужно защищать права заключенных, права людей, оказавшихся под следствием, тем самым переводя преступников в категорию главных пострадавших. А что происходит с защитой жертв преступлений, кроме того, что государство обещает им торжество закона?
– Дело в том, что у нас как-то исторически сложилось, что потерпевшие вообще не выделялись в проблему. Считалось, что главная задача государства по отношению к этим людям – поймать и наказать преступника. А что существует целый комплекс мероприятий, направленных на то, чтобы вернуть человека в социум после пережитой им травмы, для нас оказалось новостью. Более того, в России даже отсутствует внятный статус потерпевшего.

Недавно мы столкнулись со случаем, когда у женщины убили сына и она не могла получить информацию ни о том, где находится его тело, ни о том, кто ведет следствие и кто задержан в качестве подозреваемого. Потому что следователь не признал ее потерпевшей. А то, что человек, потерявший ребенка, благодаря действиям следственных органов получил дополнительную травму, никого не волнует. То есть получается, что у нас гражданина, которого уже стукнули по голове, добивает само государство. И ведь дело не в том, что следователь плох. Просто милиционерам не вменяется обязанность реанимировать потерпевших, у них другая задача – поймать преступника.

Прорех в законодательстве о правах потерпевших и свидетелей – просто немыслимое количество. Например, в законе о защите свидетелей есть замечательная фраза о том, что свидетелям предоставляется жилье. На бумаге это выглядит красиво, на практике – неосуществимо. Потому что к закону требуется огромное число нормативных актов. Когда дело доходит до реализации этой нормы, возникают одни вопросы: кто предоставляет жилье, какого размера, в собственность или нет, что делать со старым жильем свидетеля? Поэтому сейчас свидетели чаще всего живут в зданиях МВД – потому что это самый простой способ их спрятать.

«У нас гражданина, которого уже стукнули по голове, добивает само государство»

– Какие изменения в законы предлагаете вы?
– Когда мы вплотную занялись этой проблемой и в Госдуме была создана межведомственная группа, оказалось, что изменения нужно вносить буквально во все – в Жилищный и Гражданский кодексы, в законы «О правоохранительных органах» и «Об адвокатуре». Поэтому мы решили разбить поправки на два блока. Первое – это то, что не требует бюджетных денег и касается регулирования прав гражданина, то есть определение статуса потерпевшего, его прав.

Например, предлагаем закрепить в законе права детей-потерпевших. Ведь сейчас мы сталкиваемся с дикими вещами. В законе не написано, сколько часов можно допрашивать детей: хочешь час, а хочешь – 20. На допросы не приглашают психологов или родителей, ограничиваясь учителем. А у ребенка в этот момент серьезная психологическая травма, ему нужна помощь или хотя бы поддержка близкого.

Второй блок поправок мы будем вносить позже, так как он требует бюджетного финансирования. Например, мы предлагаем закрепить право потерпевшего на бесплатную адвокатскую помощь. Как вы знаете, наше адвокатское сообщество категорически против создания бесплатных юридических консультаций, они считают это нарушением своих прав. Между тем по существующему закону подозреваемый и пострадавший теоретически имеют право на бесплатного адвоката, но первый его действительно получает, а жертва преступления – нет. Понятно, что бесплатный адвокат может предоставляться не во всех случаях, но в законе должно быть прописано, кто имеет право на такую помощь.

Еще одна огромная задача – создание государственного фонда выплаты компенсаций жертвам преступности. Такие фонды есть во всех развитых государствах. Самое смешное, что и в нашей конституции написано о том, что государство обязано компенсировать гражданину его потери! Однако мы видим, что у нас творится с попытками выплатить компенсацию жертвам «Норд-Оста», родственникам погибших в авиакатастрофах. Или, например, за убитого свидетеля государство выплачивает компенсацию родственникам в размере 100 тыс. рублей. Но еще нужно доказать, что он убит именно из-за своих свидетельских показаний. То есть если его застрелили в зале суда, тогда понятно – убили как свидетеля. А если его переехала машина, то это уже несчастный случай.

И после этого мы удивляемся, что никак не можем побороть преступность! Ведь главным человеком, помогающим государству в этой борьбе, является потерпевший, который что-то видел, знает какие-то обстоятельства. Но он не хочет сотрудничать, потому что его не защищают, не выплачивают компенсацию, хамят во всех ведомствах. Чтобы изменить это, понадобится не один год, причем работать надо не только с законами, но и менять наш образ мыслей.

На эту тему
• Преступников и жертв поменяют местами
• Торжество правозащитников
• Россияне боятся государства
• Максим Григорьев: Поддельная оппозиция
• «Выгодное дело»
• Владимир Соловьев: Опасность политических нулей

– Нежелание государства выплачивать компенсации понятно – это лишние траты для бюджета. Не боитесь, что все инициативы, связанные с финансированием, если и будут поняты Госдумой, то застопорятся в правительстве?
– С этой проблемой мы уже столкнулись при финансировании программы защиты свидетелей. Минфин сократил сумму, которую просило МВД на эту программу, в 11 раз! Когда я поинтересовалась у руководства МВД, почему же они не протестуют, они сказали – мы такие же члены правительства, понимаем, что всем не хватает денег. Люди считают, что они эти деньги просят для себя, забывая, что они существуют для защиты граждан, деньги нужны именно для нас.

В США, например, проблема пополнения фонда выплаты компенсаций потерпевшим решается следующим образом. Весь конфискат, получаемый от раскрытия уголовных дел, идет именно в этот фонд. У нас, как выяснилось, с конфискацией тоже все нормально. Только все это имущество идет в бюджет в целом. На мой взгляд, ситуация более чем странная. И она будет существовать до первого прецедента. Когда кто-нибудь из потерпевших решит требовать от государства компенсацию и дойдет до конца, то есть до Конституционного суда.

Придет туда, откроет им конституцию, покажет графу, в которой прописана обязанность государства возмещать гражданину ущерб, и суд будет вынужден признать его правоту. А государству придется искать способ заплатить эти деньги. Жаль, что наша страна живет по принципу «пока не случилось прецедента, можно ничего не делать». Потому что рассчитывает на то, что простой гражданин не выдержит этого хождения по инстанциям, этой бюрократии. Но рано или поздно такой смельчак найдется.

– В России действует огромное количество правозащитных организаций. Неужели их силами нельзя решить проблему жертв преступности?
– Правозащитников действительно много, только вот реально работают из них немногие. Почему-то действия большинства наших правозащитных организаций сводятся исключительно к политическим заявлениям. Вот, например, госпожа Памфилова так расстроилась из-за разгона Марша несогласных, что тут же предложила отправить главу МВД в отставку. А что сделала ее Комиссия по правам человека за эти годы, чтобы выяснить, какие у милиции правовые нормы и условия для работы? Или что она сделала, чтобы проверить, что за люди и с какими целями выходят на эти марши? Или она не знает, как пожилых людей специально выводят за небольшие деньги на подобные мероприятия и учат бросаться на ОМОН?

Даже в кругах либеральных правозащитников насчет этих событий нет единого мнения, потому что трудно сказать – вот это плохо, а это хорошо. Ну давайте уберем министра. Что, из-за этого прекратятся марши или милиция перестанет оттеснять участников? А что делать с теми гражданами, которые вообще не хотят «маршировать», как быть с их правами? Ведь делать заявления – это одно, а ежедневно разбираться с конкретными делами – совершенно другое.

У нас вообще появилась проблема – все осознавать на уровне большой политики. И получается, что базовые проблемы стоят, потому что мы решаем глобальные. В этом нет ничего плохого, но думать о том, вступать ли России в ВТО, может только сытый, обутый, защищенный человек.

И некоторые правозащитники явно заигрались в политику, используя пострадавших в своих манипуляциях. Потерял человек ребенка – отлично, сейчас мы всех отправим в отставку. В Беслан приезжали все, кто только мог, расспрашивали, записывали, заново показывали эти жуткие кадры, доводя людей до истерики. А потом предлагали им писать жалобы в ПАСЕ, но при этом не помогая этим людям пережить их травму.

Или в истории с рядовым Сычевым, которого допросами довели до внутреннего кровотечения из-за межведомственных разборок. Вот и получается, что задача у общественников – доказать, какая у нас плохая власть, а у власти – какие плохие общественные организации. А о самом главном – о том, что нужно помочь конкретному человеку, – предпочитают забывать.