Когда я смотрю на общую медийную картину центра Европы, меня не оставляет ощущение настойчиво внедряемой шизофрении.
Своего рода тотальный gaslighting. Западные, а особенно немецкие и британские коллеги сейчас делают всё, чтобы читатель не мог увязать события между собой. И чтобы у него создавалось впечатление, что у него, читателя, реально с головой что-то не так.
То есть отдельно – новостная лента, которая приносит все новые и новые факты о преступлениях несчастных беженцев в приютивших их странах, а с другой стороны, тоже отдельно – мнения, колонки, интервью с политиками, которые говорят, что все это просто досадные несчастные случаи и надо еще немного поднажать, поработать над своей ксенофобией, засунуть свое христианство в угол, отказаться от свиных рулек и удлинить юбки. Опционально, чтобы беженцы чувствовали себя как дома, намотать жене платок на лицо и сжечь десяток израильских флагов у Бранденбургских ворот.
И тогда скоро, совсем скоро приехавшие интегрируются, слезут с пособия и пойдут со всеми тремя женами собирать электромерседесы на конвейер и изучать влияние гамма-лучей на лунные маргаритки в Гейдельбергском университете.
Вообще-то, мы даже за это должны сказать спасибо. Потому что первые два года иммиграционного кризиса газеты вежливо опускали из криминальных сводок все, что было связано с беженцами. И отчетливо происхождение преступников сквозь зубы стали упоминать после сотен ограбленных, униженных и обспусканных спермой женщин веселой новогодней ночью в Кельне.
Потому что масштаб был такой, что замолчать не удалось.
Теперь лицемеры Шпрингера делают по-другому: если в первые часы после информации о преступлении написано «преступник – немецкий гражданин», то это в соотношении 30/70 реальный немец с дедушкой в Сталинграде или мигрант, уже получивший немецкий паспорт. Если про национальность не написано ничего, то это 100% беженец.
Есть еще один маркер – слово Messerangriffe (атака с ножом).
Поножовщина ранее была настолько редким времяпрепровождением в Германии, что для нее до сих пор нет места в статистике. И наименования тоже. А нет слова – нет и преступления.
Немцы обычно били друг другу морды рукой и ногой или подручными предметами, особенно по пьяни. Для старого доброго преступления у них был огнестрел.
Так что публика научилась читать газеты боковым зрением, как в СССР: если написано, что произошла Messerangriffe, то тут даже не обязательно рассказывать о национальности нападавшего. Потому что это целиком импортированный массовый вид развлечений.
Но правило номер один в СМИ – никак не увязывать преступления, совершенные соискателями политического убежища (по закону никакого другого не может быть), с процессом прибытия все новых и новых беженцев, а также членов их семей. В аналитических материалах невозможно увидеть подборку больше, чем из одного-двух резонансных убийств, чтобы у публики не создалось впечатления, что это система.
То есть об убийстве Сюзанны Ф. пишем, об убийстве девушки, совершенном на следующий день, – ни в коем случае. О Сюзанне сожалеет Меркель в Америке, о следующей жертве – все забыли. Ее как не было. Была инфа в ленте и уплыла.
Ведь надо же еще рассказать читателю об истории любви 17-летнего беженца и 16-летней немки. Правда, после умильного репортажа выясняется, что беженцу вовсе не 17, а под тридцатник, но кого волнует? Не портьте влюбленным праздник любви и хиджаба.
Но время сжимается. События происходят все быстрее, потому что если собирать по всему миру «несопровождаемых несовершеннолетних», которых ищут в Италии или Греции за попытку убийства, то скоро вы получите неконтролируемый поток насилия.
Стоп. Какое насилие? Открываем Spiegel – три заметки про мост в Италии, пять заметок про смерть Ареты Франклин, ватиканские педофилы, нет расизма в немецком футболе, судно «Аквариус» спасло еще 200 беженцев, слава богу. И прочие увлекательные заметки.
Но. Мы читали новостную ленту в издании Focus – она идет самым мелким шрифтом, и что там?
В 12:30 четверга в г. Оффенберг к врачу в приемную пришел мужчина с ножом Messerangriffe, зарезал его насмерть на глазах 10-летней дочери (сейчас в Германии каникулы) и порезал медсестру. Три часа понадобилось полиции, чтобы доложить общественности, что национальность 24-летнего убийцы – сомалиец и он соискатель политического убежища. Ну, вы понимаете, чтобы отличить сомалийца от внука Кальтенбруннера, нужно очень много времени.
А я сижу и думаю. Вот для того, чтобы стать врачом в Германии, при всей бесплатности образования нужно родиться в зажиточной семье. Потому что, чтобы учиться, надо потратить 13–15 лет (какие подработки, бог с вами) – сначала Abitur (2–3 года), потом собственно медицина (не менее 6 лет), потом подготовка специалиста на практике – в основном в больнице (5–6 лет). Только после этого ты можешь работать в Praxis (в офисе врача). Врач начинает хорошо зарабатывать лет в 40. Хорошо ровно настолько, чтобы государство у него забирало денег налогами до 47% – почти половину. Забрав эти деньги, государство тратит их на прием сомалийского беженца, оплачивая ему пребывание в стране.
Потом сын степей – сомалиец приходит к врачу и перерезает ему горло обычным кухонным ножом.
Мне одному кажется, что врач оплатил собственное убийство из своего кармана? И его крови совершенно нет на руках доброй Mutti Меркель? И нет ни капли крови на страницах газет, которые расписывают прелести прекрасного нового мира, где одни работают, а другие просто проходили мимо. С ножом.