Человек я сугубо гражданский, не отдавший, увы, долг родине, потому не повидавший тех ужасов, которых и на мое поколение хватило с избытком.
Над фантазиями о военных трофеях они смеются
Конечно, современные СМИ этот «недостаток» трудолюбиво пытаются устранить, каждый день вываливая на нас потоки страшилок и трэша, но самое страшное я увидел когда-то не в псевдодокументальных программах со скандалами, интригами и расследованиями и не в стыдливо запиканных сценах убийств одних мальчишек другими на бестолковой войне, а на ничем не примечательных кассетах, снятых моими друзьями.
Они, Лёха и Мишка, – профессиональные убийцы. Убивать их учила родина. Выучила отменно, регулярно используя эту выучку в целях борьбы с незаконными формированиями и вооружёнными негодяями всех мастей.
О войне и её ужасах друзья рассказывать не любят, на вопросы отвечают неохотно, хоть я их по писательской привычке и расспрашиваю иногда, пытаясь понять, что из увиденного там оказалось самым страшным.
О материальной стороне дела им говорить неловко – какие там заработки: не до наживы, быть бы живу. Над фантазиями о военных трофеях они смеются и рассказывают в ответ историю о доме Дудаева, набитом откровенно фальшивыми, увы, долларами, которые кто-то из молодых нагрёб впотьмах себе под «снарягу». После одной боевой командировки на первую чеченскую (кто же мог подумать тогда, что будет ещё и вторая) с их подразделения и вовсе пытались слупить «перерасходованные» на войне деньги – совершеннейшие копейки, оттого ещё более стыдные.
– Не то что на бутылку – даже на трамвай родина не дала ни рубля, – кручинился лучший снайпер Сибири Лёха, – будто мы для встречи Нового года в Грозный поперлись, чтобы Паше было чем похвастать на свой день рождения.
Именинника Пашу, министра обороны, скоро сменил другой вояка, питавший к машинам VIP-класса немецкого производства меньшую привязанность и обеспечивший наконец достойную оплату рискованного труда специалистов узкого профиля. Впрочем, деньги мужикам всё равно не пошли впрок – их каждому хватило на новенькие авто, вскоре расхлёстанные в хлам тем и другим. Кто-то из них на полученные «боевые» успел купить профессиональную видеокамеру, и только по кассетам, что сняли на неё, теперь и можно судить о том страшном, что было на той войне...
Кассет, которые произвели самое сильное впечатление на мой гражданский и совсем не милитаристский дух, было две. На них почти нет стрельбы, нет ужасов, которые потом не стеснялись крутить даже по федеральным каналам, с отрезанными головами и реками льющейся крови, – на них почти нет войны.
Первая кассета – трофейная. На ней летний, яркий, красивый, солнечный, веселый и залихватский Грозный, каким он был, судя по дате в углу изображения, в 1987 году, в июле. Город еще цел, гостеприимен, на улицах много детей и празднично одетых людей.
На этой же кассете допись на полчаса – январь 1995 года. Города просто нет. Те же улицы, те же дороги, – но это уже какой-то Берлин 1945 года: всюду разруха, слышны гортанные выкрики, взрывы, выстрелы, женский плач. И совсем нет детей...
На другой кассете, записанной моими друзьями, почти нет людей и звуков. Камера, расположенная чуть на возвышенности, тихо скользит слева направо, показывая панораму весеннего леса поверх деревьев. Вокруг буйная зелень, безветренно, тихо. Слышно, как чирикают птицы, стрекочет какая-то кузнечная живность, звенит пчела.
Камера ползет правее и правее. За лесом видны небольшие поля с перелесками. Где-то совсем далеко, на пределе приближения изображения, можно разглядеть крохотные мазанки; щиплет траву небольшая отара, пастуха не видно.
Камера возвращается в крайнее левое положение; слева в кадр попадает что-то чужеродное – это несколько человек в маскхалатах под цвет зелени. Попарно передвигаясь в правую часть леса, не производя никаких звуков, они выбрасывают пальцами условные знаки, давая понять друг другу, что путь свободен.
Вдруг один замирает, привлекая внимание кого-то из своих. Тот приближается к выбранному месту, что-то осматривает, показывает раскрытую ладонь, после чего все рассредоточиваются по периметру. За открытым пространством всё это время присматривает человек, разглядывающий в оптику происходящее вдали и прикидывающий расстояние и погодные параметры – снайпер.
Сапер осторожно изымает странный предмет с еле видимой тропинки, замазывает клейким раствором дерево, поврежденное чужой проволокой, прикапывает что-то круглое на местечко чуть правее и показывает очередной условный сигнал. Все, кроме снайпера и его напарника, быстро и попарно возвращаются в исходную точку за пределы камеры; последними уходят снайпер с товарищем и оператор. Видно, как усиливается ветерок, как появляется пастух вдалеке, снова жужжит пчела...
Прошло уже много лет после того, как я впервые увидел эти кадры, где война и мир оказались так близки и так обыденны. И с каждым годом мне всё сильнее кажется, что ничего более страшного я в жизни не видел.