Никакого третьего срока. Ни конституционного, ни анти. Никаких союзных договоров, преждевременных и кратковременных отставок, введения в стране чрезвычайных положений – и что там еще изобретали изощренные политтехнологические умы? Теперь уж не припомню. Да и неважно.
И – стало быть – будет преемник. В контексте того, что скажу ниже, неважно было, кто им станет. Кем бы ни оказался названный Путиным преемник – ясно было, что его выберут. Причем, как я полагала и полагаю, в первом же туре, и с неоспоримыми 60 (плюс-минус три-четыре) процентами, которые рассчитываются легко.
Путин пытается провести Россию сквозь фарватер, который корабль российской государственности еще ни разу не миновал без страшных потерь
Простым и коротким арифметическим действием. Вычитанием.
Иными словами: из рейтинга Путина надо вычесть те голоса, которые будут неизбежно потеряны «благодаря» массированному и агрессивному PR, который с неизбежностью оттолкнет некоторую часть электората, лояльного Путину, но болезненно реагирующему на фактор откровенных и не всегда изящных манипуляций собственным сознанием.
Потому как, на мой, разумеется, субъективный взгляд, выборная технология – такая редкая и даже исключительная каша, которую можно испортить маслом.
Но – как бы там ни было – победителей не судят. И будущего президента, которого – повторюсь – изберут в первом же туре 60 (+/–) процентами голосов, тоже никто не осудит. Его примут.
А вот дальше вполне вероятно, начнется то самое, о чем хочу поговорить сегодня. Двоевластие.
Потому что – понятное дело – в премьерском или каком-то другом кресле и вовсе без кресла Владимир Путин никуда не денется. Как субъект, обладающий огромным политическим влиянием в стране и – что бы там ни утверждали его критики – в мире.
И всё. Ситуация двоевластия – пусть не de jure, но de facto – неизбежна. Казалось бы – ну и что?
В сегодняшней политической картине мира таких властных тандемов – пруд пруди. И – в сущности – это и есть классическая модель демократического общества, когда один популярный в обществе политик занимает официальную властную должность, другой (или другие) пребывают в оппозиции, непримиримой или весьма лояльной – но дисциплинированно дожидаются своей очереди стать официальным лидером страны.
Известное дело – круговорот политиков в природе.
Не счесть примеров и юридического двоевластия, когда два-три безусловных национальных лидера занимают разные государственные посты, мирно уживаясь на властном олимпе.
Всё так. Есть, однако ж, как водится, «но». Одно, но существенное.
В этих многочисленных примерах речь идет странах с так называемой «развитой демократией». Мы же, согласно новой терминологии, «демократия суверенная».
Можно, впрочем, выразиться проще и в более традиционном русле. Россия – наследница и продолжательница византийских традиций. Во всех сферах общественного бытия, от политической до культурной.
Из последней, кстати, проистекают традиции того течения, которое сегодня определяют как «русский гламур», когда всё «дорого, богато», иногда с откровенным перебором. Критиков последнего, обожающих разговоры о том, как разительно отличаются московские модницы от парижских или лондонских, я всегда отсылаю к любезным моему сердцу портретам предков XV, XVI, XVII вв.
Бледные лица северо- и центральноевропейской знати, пуританские темные тона неброского бархата и матового шелка, скупые украшения. И наши румяные физиономии – царские, боярские, позже – уже и зажиточного купечества. Парча, пышно отороченная соболем, инкрустированная крупными самоцветами, пальцы унизаны огромными перстнями, крупные жемчуга в серьгах и кокошниках.
Сказано же классиком: «У ней особенная стать». Во всём. И в ментальности, которая, собственно, определяет все прочее – в том числе и политические традиции и предпочтения.
Понимаю, что у этой точки зрения огромное количество противников, но и сторонников «тьмы, и тьмы, и тьмы». И я принадлежу к числу последних. Потому – оговорюсь сразу – вступать в полемику относительно того, справедлива или нет теория о своем, особом историческом пути России, в изначалье которого византийская традиция, я не стану. Не о том сейчас речь.
Но – то обстоятельство, что любое двоевластие на всём протяжении российской государственности оборачивалось всегда большими национальными проблемами, – факт неоспоримый и обусловленный, на мой взгляд, именно этой, изначальной традицией.
И не важно, когда и чем было спровоцировано это двоевластие. Многоженством царя Алексея, породившим кровавое противостояние Петра и Софьи, с плахами на Красной площади и самодержцем, взявшим в руки палаческий топор.
Трагическим отречением последнего русского Императора, обернувшимся большевистским переворотом, гражданской войной и сумеречным без малого веком партийной диктатуры.
Или попыткой учредить институт вице-президентства на заре новой российской демократии, аукнувшейся событиями октября 1993.
Кем бы ни оказался названный Путиным преемник – ясно было, что его выберут |
Понимаю, что сегодня – не то что прежде. Политические конфликты разрешаются в тиши кабинетов, короткие подковерные схватки оборачиваются всего лишь тихими отставками и громкими публикациями. Иными словами, я далека от мысли предрекать «кровь и слезы»
Однако в самой конструкции российского двоевластия заложен механизм неизбежного, пусть и вполне цивилизованного противостояния.
Тут, как мне кажется, играет существенную роль еще одна особенность национального менталитета. В российском общественном сознании носитель верховной власти неизбежно осенен неким сакральным ореолом.
Анализировать сейчас природу этого явления я не стану. Это сложно, длинно, вдобавок – далеко не всё пока лично мне понятно и объяснимо, по крайней мере с точки зрения генезиса национального общественного сознания. Но для меня наличие этого «сакрального» – факт неоспоримый.
Фрагмент из «Нефти» – не плод моей фантазии, скорее – сублимация всего прочитанного, мемуарного, от дневниковых записей великого князя Александра Михайловича до воспоминаний генерала Воейкова, последнего дворцового коменданта.
Заметьте, речь идет о событиях 1903 года, в стране уже зреют революционные события грядущего 1905-го, недовольство властью и персонально Николаем II приближается к критической точке, в Поволжье активно работают революционные кружки, пресса позволяет себе неслыханные выпады в адрес царствующей семьи, Воейков умоляет Николая отменить поездку, императрица настаивает на своем. Едут. И что же?
«Я видела Ники в окружении огромной толпы паломников – они обожали его. Такому невозможно научить, тем паче – приказать, такое чувство не воссияет в глазах корысти ради.
Да что там Саров… Солдаты в манеже, крестьяне – по пояс в воде, когда он на пароходе движется по Волге. Только чтобы оказаться ближе».
Нечто похожее я наблюдала много позже. В середине 90-х. Ельцин был тогда как-то особенно плох, о рейтинге – как о веревке в семье повешенного – не говорили вообще.
Перед очередным региональным визитом изучаю местную прессу. Шок и ужас. «Банду Ельцина под суд» – самое приличное из того, что могу сейчас процитировать, не оскорбляя память покойного.
Он едет. И что же? Картина встречи повторяет ту давнюю, саровскую едва ли не буквально, в деталях. Восторженные лица людей, руки, тянущиеся из толпы в необъяснимой, странной надежде если не на президентское рукопожатие, то хотя бы на то, чтобы дотронуться до рукава президентского пиджака или пальто.
Ликующее: «Борис Николаевич, мы за вас!», «Держитесь, Борис Николаевич!» Никакой губернатор, никакими административными рычагами не обеспечит такого. Такому невозможно научить.
И еще. Тоже из личных наблюдений. 26 апреля 2007. Ельцин умер. Вернувшись с похорон, пишу в ЖЖ:«Два только замечания, как водится – на полях. Одно – очень личное.
Вспомнила, что целый год – с 95-го по 96-й – когда вдруг раздавался в моем доме внезапной ночной звонок, первой – сонной, испуганной – мыслью было: Дед умер. Плох он был тогда, ждали с минуты на минуту. А он протянул еще целых 10 лет.
Другое – достаточно общее. И несколько пафосное. Уж простите. О сакральной сущности российской власти.
Или попыткой учредить институт вице-президентства на заре новой российской демократии, аукнувшейся событиями октября 1993 |
Которая – столь велика и сильна, что даже у гроба бывшего правителя, забыв о покойнике, толпа государственных мужей, затаив дух, судорожно шарит глазами в сумеречном, ладанном церковном пространстве, ожидая появления действующего. Будто на первого, кто разглядит, снизойдет некая божественная милость.
И ладно бы – речь шла исключительно о наших, российских мужах. Велик был бы соблазн списать все на неистребимый холопский дух российской номенклатурной знати. Два экс-президента США, английский экс-премьер и еще десятка три бывших и действующих глав государств и правительств – в едином и каком-то непреодолимом порыве напряженно вытягивают шеи и едва ли не привстают на цыпочки, ожидая появления российского гаранта.
Я потом как-нибудь напишу про это подробнее. Сейчас – просто ощущение. Поверьте – оно было очень сильным и зримым. Ощущение напряженного и трепетного ожидания»
Теперь – вопрос. Из чего собственно складываются сегодня рекордные путинские 70%?
Из личного обаяния и бесспорной харизмы ВВП? Или из этого неизбывного сакрального обожания, необъяснимого и иррационального? Или это сумма первого и второго, но в таком случае каково процентное соотношение составляющих?
Понимаю, что ответить сложно, потому что – как ни крути – нужно «алгеброй проверить гармонию», что в принципе невозможно, если прав был «наше всё». Но это важно.
Понять – какая часть этих безусловных победных 70% останется за Путиным, когда преемник сыграет главную роль в инаугурации – державном спектакле, торжественном и пафосном, и станет отчасти уже не совсем человеком, но человеком-символом, неотделимым от прочих символов российской государственной власти.
А какая – отойдет ему, преемнику, осененному теперь сакральным ореолом? Как он, преемник, выдержит это самое главное испытание в своей жизни – испытание властью, теми самыми «медными трубами», которые подкосили не одного былинного богатыря?
Что испытает Путин, лишившись той части народного обожания, которое адресовано не человеку, а символу? Вернее, человеку-символу.
Честно? Я не знаю ответа. Но, сдается мне, Путин сегодня являет себя стране и миру более последовательным демократом, нежели самые громогласные поборники демократии в стране и в мире.
Потому что, сознательно или нет, он пытается вывести Россию из опасной зоны политической нестабильности сквозь фарватер, который корабль российской государственности еще ни разу не миновал без страшных потерь. Имя ему – двоевластие.
Что впереди? Спокойные воды цивилизованной государственности. Удастся ли? Не знаю. Увидим.