Двадцать лет назад, в августе 1999 года, состоялось мое близкое знакомство с Москвой. До этого я бывал здесь эпизодически, приезжая из Киева по делам. А в тот раз мы остановились у родственников моего друга – и приступили к систематическому изучению бывшей столицы нашей общей Родины.

Мы осмотрели памятники и музеи, посетили Кремль и поднялись на еще не горевшую Останкинскую башню, чтобы посмотреть на Москву сверху вниз. Причем мне особо запомнилось, что нам продали билеты по минимальной стандартной цене, установленной для граждан России – упорно не принимая украинцев за чужаков.

Москва производила огромное впечатление, несмотря на признаки стагнации и развала. Грандиозный комплекс Выставки достижений народного хозяйства очевидно нуждался в капитальном ремонте, а его фонтаны и павильоны имели неухоженный, обшарпанный вид – словно античные руины, напоминающие о великой, но безвозвратно ушедшей эпохе.

Но для начала мы направились к памятнику Карлу Марксу напротив Большого театра – и неожиданно увидели там девушек, которые обсели все скамейки вокруг почтенного монумента. Как оказалось, они были заняты работой. К Театральному проезду периодически подъезжали машины, и тогда девушки выстраивались по команде в ряд, выпятив грудь – а клиенты выбирали их, как на рынке, тут же договаривались о цене, а затем увозили с собой.

Не скрою – эта картина привела заезжих украинских провинциалов в состояние шока. Конечно, проституция была самым обычным делом для тогдашнего Киева и не могла удивить ни одного украинца. Но сам тот факт, что в самом центре Москвы, в двух шагах от Думы и Кремля, функционирует бордель под открытым небом, упорно не укладывался тогда у нас в голове. И только потом, проезжая по подмосковным шоссе, где целыми шеренгами стояли торговавшие собой женщины, я понял, что это достаточно привычное явление для эпохи торжествующей рыночной демократии.

Москва тех дней действительно представляла собой воплощенную мечту либертарианца. Влияние власти и государства местами достигало своего исторического минимума, что открывало широкие возможности для оборотистых граждан, не сильно обремененных чувством социальной ответственности. Однако это оборачивалось для всех остальных настоящей трагедией. Не было даже элементарного чувства безопасности. Возле железнодорожных вокзалов надо было ходить с оглядкой, внимательно посматривая по сторонам – однажды я сам видел, как гопники среди бела дня ограбили двух прохожих, отобрав у них сумку и сняв часы. А городская милиция не брезговала мелким вымогательством, не обращая внимания на опустившихся и пьяных людей, которые день и ночь копошились возле многочисленных рюмочных.

Весь город был заставлен ларьками всех видов, цветов и размеров, которые разрастались в настоящие шанхаи, оборудованные возле каждого бойкого места и входа в метро. В подземельях Охотного ряда уже действовал первый в стране шопинг-молл, куда ходили, как на экскурсию, чтобы посмотреть на яркие дорогие витрины – но спальные районы мегаполиса тонули во мраке, потому что фонари не ремонтировались там со времен темного советского прошлого.

Грязь и разруха встречались буквально на каждом шагу и наводили на мысли о том, что в начале десятилетия в Москве прошла небольшая война – как это, собственно, и было на самом деле. Люди жили, словно по какой-то инерции, заданной еще в восьмидесятых годах – когда у них была работа, стабильность, цель в жизни и уверенность в завтрашнем дне. Большинство из них потеряли все, что имели тогда – и всматривались в будущее без особой надежды, осваивая искусство выживания в каменных джунглях города, где бродили хищники вырвавшегося на свободу рынка.

«В девяностые я очень много, практически запойно, пил, тусовал с наркоманами и бандитами, хоронил друзей и родных, занимался стремным околобизнесом, был полностью потерян и, в общем и целом, хотел умереть, чтобы не видеть того, что происходило вокруг и со мной. Люди, которые ностальгируют по девяностым, по этому «воздуху свободы», они какие-то... счастливые, что ли. Полагаю, они прожили эти годы либо в каком-то своем, вполне безопасном и уютном мире, либо просто были слишком юны, чтобы отрефлексировать. Не знаю. Наверное, я таким людям где-то даже завидую. Сам я считаю эти годы проклятым, потерянным временем и ни за что не согласился бы туда вернуться», – вспоминает мой друг, московский поэт и музыкант Вис Виталис – автор песни «В белом гетто», которая рассказывает, как жили в девяностые годы спальные районы Москвы.

Тогда, двадцать лет назад, я остро чувствовал эту безнадежность. Она ощущалась здесь гораздо острее, чем в куда более скромном и провинциальном, но уютном Киеве – который действительно казался до евромайдана «самым восточным городом Европы».

В августе 1999-го мы с другом тоже остановились на московской окраине, возле которой раскинулись обширные полынные пустыри. Сейчас на них давно построены целые кварталы, в которых уже выросло юное поколение москвичей. Они живут в совсем другой реальности – современная Москва представляет собой типичный буржуазный европейский город, глобальный альфа-сити, которые вылупился из девяностых, как бабочка из личинки.