«Наши крестьяне на съездах высказывались в том смысле, что им не нужна автономия… вместе с этим они говорили, что и язык им не нужен».
Белорусский националист, публицист Язеп Лесик, «Автономия Беларуси», 1917.
«Нам надоело быть тенью великих соседей… Очень часто нашу судьбу решали, не спрашивая нас самих. Впредь этого не будет!»
Министр иностранных дел БССР и РБ Петр Кравченко, октябрь 1990-го.
«Применительно к Беларуси термины «рождение государства», «обретение государственности» не совсем уместны, ибо в этот отрезок времени мы реальную национальную государственность не создавали, а воссоздавали и восстанавливали».
Петр Кравченко, декабрь 2016-го.
Названия везде и всегда – а не только у плохих украинских националистов – являются частью идеологии
Тема отчуждения друг от друга ветвей русского народа заслуживает самого пристального внимания, важность ее невозможно переоценить.
Когда (к примеру, в прошлой своей статье) я говорю о том, что жители Белоруссии все более отчуждаются от России, предполагая себя особым народом с собственными национальными интересами, – может показаться, что я осуждаю их.
Это не так. Я всего лишь указываю на жалкость аргументации, ее неубедительность при сколько-нибудь близком рассмотрении – но я хорошо понимаю, что у них, в общем-то, нет выбора. Если люди оказались вынуждены жить в отдельном государстве – совершенно ясно, что им понадобится отдельная история.
Несомненно также, что эта история должна быть славной и, по возможности, героической. Вполне понятно, что истории нужен стержень, и для этого стержня логично выбрать идею особого народа, который всегда боролся за свою особость и независимость. И так же трудно оспорить, что эта идея имеет тем больше шансов на укоренение, чем дольше она продержится в качестве «официально общепринятой».
Правдоподобие же этой идеи далеко не первостепенно, так как оно вообще мало кого интересует.
Например, говоря о Российской империи, белорусские историки напирают на то, что царское правительство плохо, неумело управляло Западным краем, поскольку тот был необыкновенно многонациональным и многоконфессиональным.
Но как только империя распадается и образуется БССР – многонациональность в границах БССР волшебным образом испаряется! Отныне речь идет только о белорусах, которые (как предполагается) прекрасным образом сами бы собой управили, если б им периодически не мешала рука Москвы.
Разве Россия позаботилась предоставить им выбор? (фото: Vasily Fedosenko/Reuters)
|
Однако, если посмотрим на первый эпиграф к этой статье, мы увидим, что – по мнению белорусского националиста Лесика, который писал об этом вовсе не с радостью, а с горечью и разочарованием, – в 1917 году еще не было тех особенных белорусов, которые жаждали собой управлять. И ровно тогда же Лесик написал, что народ темный, его надо сперва научить, а уж потом с ним советоваться.
К 1990 году народ уже был просветленный – по крайней мере, в достаточной степени для того, чтобы министр иностранных дел БССР (заслуженный коммунист, разумеется) Петр Кравченко заявил, что «в 1918 году территорию Беларуси кроили, как хотели, забыв спросить у народа, чего хочет он».
Ну а к настоящему времени в просветлении достигнут такой прогресс, что можно уже спокойно говорить не о создании, а о «восстановлении» белорусской государственности.
Повторюсь: я не осуждаю белорусов за это. Я с трудом могу представить, какой другой выбор у них был. Все хотят быть древними, все хотят быть особенными. Никто не хочет быть жалким обрубком с историей в два десятилетия. Ну, почти никто – кроме тех, кто говорит в новогоднюю ночь по телевизору: «Россия – молодая страна, ей всего двадцать лет».
Так вот: разве Россия позаботилась предоставить им выбор, развить концепцию Западной Руси? Концепцию единого большого русского народа, чья история друг без друга не полна, чья история друг без друга расколота, и нам всем нужно так смешно тужиться, чтобы на осколках нашаманить что-то мало-мальски убедительное?
У нас были для этого все козыри, и даже символ триединой России сам просится на ум: древняя Святая София, ныне разъединенная натрое – храм в Киеве, храм в Новгороде, храм в Полоцке.
И до того дошло, что мой минский знакомый, известный поэт и издатель, говорит: «Но Беларусь никогда не была частью России. Она была частью Российской империи, СССР, но не России». Вдумайтесь: ведь с этой точки зрения история Российской империи и СССР – это не история России и никакая Россия не преемница.
Но что мы сделали для того, чтобы было по-другому?
Взять, казалось бы, совсем мелочь – наше равнодушное отношение к названиям.
Велели нам новоиспеченные независимые государства писать «Беларусь», «Молдова», «в Украине» – что ж, мы и будем писать «Беларусь», «Молдова», «в Украине»… до тех пор, пока не обнаружится, что, оказывается, на этом настаивали плохие украинские националисты, теперь в пику им будем снова писать «на Украине».
Но названия везде и всегда – а не только у плохих украинских националистов – являются частью идеологии.
Первое, чем занялись дипломаты новоиспеченного белорусского государства, – упорно разъясняли иностранцам, что белорусы – совсем не то же, что белогвардцейцы (не шучу, Кравченко пишет об этом в «Беларуской думке» № 12, 2016). И книжка «Это Беларусь, детка» вовсе не случайно открывается заявлением, что название «Беларусь» России не родственно.
И если мы спокойно проглатываем «Беларусь» или повальное избавление от русских названий в Казахстане («ну, а чего такого, они же независимые теперь, имеют право») – мы должны хотя бы понимать, что речь идет не только о названиях, но прежде всего об определенной – и смешно надеяться, что дружественной – идеологии, которую мы вовсе не обязаны пропускать в свой родной язык.
Название – это память.
Но, скажут мне, они ведь правда независимые. Что мы теперь можем поделать? И зачем память? Не лучше ли написать собственную историю усеченной Российской Федерации и успокоиться? Избавиться, так сказать, «от имперских комплексов»? Да, и главный аргумент: этим в любом случае должны заниматься правители, а не народы.
Что если бы ФРГ и ГДР признали, что там живут два разных народа? (Напомню, что до второй половины XIX века единой Германии и не было).
Что если бы поляки, еще век назад разделенные, раскиданные по разным государствам, признали, что они теперь должны успокоиться, общего государства у них нет и не будет?
У поляков тогда всего-то и было, что национальная интеллигенция, которая смогла пробудить национальное самосознание (да, у поляков его тоже понадобилось пробуждать). И один из самых авторитетных представителей польской интеллигенции Роман Дмовский писал в начале XX века о «поляках-лютеранах, которые в официальных списках именуются мазурами, так как не употребляют литературного польского языка, а говорят на мазурском наречии».
Почему для Дмовского нет сомнений, что эти иноконфессиональные, иноязычные люди тем не менее являются поляками, – а мы с какой-то непонятной самоубийственной настойчивостью твердим, что родные нам и по языку, и часто родные по вере белорусы – другой народ?
Рационального ответа на этот вопрос нет, а вот иррациональный есть: «Потому что мы действительно так думаем». И если мы действительно так думаем, если у русской интеллигенции не хватит силенок достучаться до народа – с течением времени действительно будет так, просто потому, что мы ничего не сделали, чтобы стало иначе.
Тут придется отметить, что наша интеллигенция вовсе и не старается достучаться. У нее другие заботы – и потому благородная идея воссоединения русского народа подается в неблаговидной обертке «имперских комплексов». Это внедрение стыда за мечту о единстве русского народа не просто сработает – оно уже работает. И я не буду говорить «последствия впереди» – они уже здесь.
Самое разрушительное из них: отсутствие общероссийского патриотизма. Даже не общерусского, но уже и общероссийского. Нельзя не отметить, что единственное исключение в новейшей истории – возвращение Крыма – было связано именно с воссоединением народа, но практически сразу обросло казенщиной и рассказами, какую цену придется заплатить (теперь все можно списать на Крым).
А в остальном… В России выходила и выходит масса публицистики и художественной литературы о том, какие прекрасные люди – поморы, какие прекрасные люди – казаки, какие прекрасные люди – сибиряки. Все это – проекты пока что локальной особости, подо все это можно выбить финансирование, все это будет воспринято с умилением и симпатией.
Но тот, кто захочет написать, какие прекрасные и особенные люди русские, и не сделает оговорку о «многонациональности» и «всемирной отзывчивости», должен ждать не финансирования, а обвинения в шовинизме.
Другой пример: когда рвануло в Балаклее, мой знакомый, журналист родом из-под Харькова, больше тридцати лет живущий в Москве, человек весьма советских убеждений, написал, что, дескать, понять его чувства могут только жители Белгородчины, ибо там «такие же хохлы».Третий пример: я лично слышала в подмосковной электричке, как молодые люди по-приятельски, даже очень доброжелательно доказывали одному из своей компании, что он не совсем русский, потому что приехал с Урала и чуть иначе произносит некоторые звуки.
Продолжать можно бесконечно.
Это помрачение не могло не накрыть нас. Оно прямое следствие того, что мы – оторванная часть русского народа. Самая большая, потенциально самая способная к восстановлению – но оторванная, кровоточащая, сбитая с толку.
Нет ни одной рациональной причины, почему белорус для нас должен быть чужим, а (к примеру) тувинец или чеченец – своим. Ни одной, кроме того, что с тувинцем мы сейчас живем в одном государстве. Но вся история XX века показывает, что государства не только не вечны, но даже не особенно долговечны.