С чего начинается «вроде бы»? Вроде бы все мы, дети семидесятых, пережили очень счастливое детство, светлое и спокойное, потому что нам с ходу внятно объяснили, что такое хорошо и что такое плохо. Вроде бы знали, что где-то чего-то больше, но что нам туда не надо, потому что «лучше меньше, да лучше».
Твердо внедренное в сознание правило по инерции не выводится, как татуировка
Мы знали, что самое страшное – это война, но что у нас войны не будет, потому что мы за мир и другим не позволим.
Вроде бы и мечты были простые, по жесткому прейскуранту – честный труд на благо человека, во имя светлого будущего, ну и пара мелочей для полного счастья: шипучка (помните, в пакетиках?!), сгущенка, мультики в программе, между Юлией Белянчиковой и «Ленинским университетом миллионов».
Bроде бы смутная, но тоже счастливая юность, несмотря на математичку и физкультуру в черных трусах (помните?!): польская косметика, абонемент на собрание Дюма, Сенкевича (не Юрия, Генрика!) или научной фантастики в обмен на макулатуру.
Вроде бы стали ощущать, что одной шипучки не хватает и даже жвачки недостаточно. Хочется джинсов и хотя бы в какую-нибудь Болгарию, если уж не в Венгрию, не в Румынию, не в Польшу и не в ГДР. И вроде бы уже точно знали, что где-то все равно всего больше и вроде бы все лучше, но нас туда не пустят, чтобы строили светлое будущее прямо здесь. Вроде бы молча понимали, что это все – «происки власти».
Сходил в школу в воскресенье, с флажком и шариком, наелся пирожных под громкоговоритель, пока взрослые пихают бумажки в щель перед тетками в строгих костюмах – это выборы. Пихнул, выбрал – иди дальше, мечтай по прейскуранту.
Вроде бы не особо и удручались, шли «по намеченному курсу», к вечно далекому горизонту. Утешались анекдотами и московским кинофестивалем: хоть чего-нибудь закупят, посмотреть, как оно там, глянцево и душисто. Главное, вроде бы все друг друга понимали. В узких кругах, в школьных коридорах, в городских дворах.
 |
Вроде бы знали, кому на Руси жить хорошо, и вроде бы получалось, что всем. Bсем вроде бы чего-то не хватало, зато все точно знали, кто во всем виноват: как раз те, кого в день «выборов» опять пихнули в щель между тетками в строгих костюмах.
И вроде бы лучше всего усвоили не какую-нибудь там теоремy Пифагора или закон Ломоносова–Лавуазье, а одно жизненно важное правило: слаще есть и крепче спать, когда точно знаешь, кто виноват и на кого валить.
Kак-то незаметно понимать друг друга перестали. И те, кто свалил за горизонт, и те, кто на месте окопался. Вроде бы «строили, строили и наконец построили», общим языком и одним миром мазаны, лыком шиты, криком квиты. А получилoсь опять что-то вавилонское.
Твердо внедренное в сознание правило по инерции не выводится, как татуировка: везде и всегда виновата власть. И не надо, не надо нудеть заскорузлой цитатой-де государство – это кто-нибудь один. А власть – это народ, то есть сами виноваты, нет уж. Пусть кто-нибудь один и будет виноват. Все равно «народ» друг друга уже не понимает.
Вот одна девочка, когда-то в семидесятые на престижном факультете имевшая «отлично» даже по истории КПСС, ринулась переводить фунты в стерлинги далеко за горизонт и теперь не понимает, как оно можно – голосовать за каких-нибудь коммунистов в стране российского кровавого режима, когда там есть такая замечательная оппозиция. Она не понимает.
Мама этой девочки, всю жизнь с успехом преподававшая марксизм-ленинизм, перестроившись, тоже рванула за горизонт, опережая собственный крик, и там тоже не понимает, как можно добровольно вверять свой голос «самоучке-миллионеру Ходорковскому», имеющему об экономике обойму понятий мелкого торговца. Ну не понимает она.
Папа этой девочки, бывший номенклатурщик, живущий в Петербурге на заслуженную пенсию, решительно не понимает, как можно при нынешнем российском разгуле не возжелать Сталина обратно.
Ее pодная, всеми забытая под городом Новоржевом тетя вообще не в курсе, с кем на Руси еще жить хорошо, кроме как с Путиным. Остальныx она и запомнить не в состоянии, и друг от друга не отличает.
Родной брат все той же девочки, обосновавшийся в столице на скромные средства какого-то доживающего «научного сотрудничества», категорически не понимает, как можно всерьез возлагать надежды на покатые плечи недоучившегося адвоката, раздолбая с фальшивым дипломом, прозрачными глазами Терминатора и единственным пунктом в его личной программе «Хочу быть президентом!».
Родной дядя их всех, спокойно дожевывающий в Париже ренту супруги, шокирован тем, что либеральная русская пресса провозглашает совестью нации «вытравленную перекисью хабалку», папа которой вернул Петербургу его честное имя и наворовал больше французских социалистов. Он удручен, и у него «в одну мыслю не укладывается».
А их общий дедушка (он еще жив, вторым браком, в Московской области!) вообще говорит: допрыгались, перелетные, хотите другого президента или другую оппозицию, сами их и воспитывайте. Вот как мы с вами корячились. А покамест не наломайте чего осталось. Общий дедушка вообще не понимает, из-за чего весь сыр-бор, если не отключали горячую воду.
Вроде бы все они переговариваются на одном языке, но друг друга не понимают. А поскольку они друг друга не понимают, то их очень легко совсем разделить. И всех вместе с ними. По любому признаку. По национальному, религиозному, вкусовому, географическому. Вроде бы «что такое хорошо и что такое плохо» учили вместе, а теперь не понимаем.
Может, недоучили чего? Вот, например, когда мы в 70-е учили, Бога не было. А потом оказалось, что Он есть. И вроде бы некоторые и тогда уже знали, что Он был, а другие узнали только после перестройки. А третьим и до сих пор наплевать.
И совсем стало непонятно, кого защищать, кого наказывать, кому щеку подставлять и если не щеку, то какое другое место. Да что щеку – диктант написать вместе не в состоянии, не разделившись по национальному, половому и географическому признаку.
Одни не понимают, почему диктует именно эта тетенька, а не тот дяденька. Другие – почему тетенька из дальнего кибуца, а не из нашего района. Третьи не понимают, почему не матом. Четвертые возмущаются, зачем об этом пишет иностранный журналист и на чьи кровные он об этом пишет («ешь ананасы, рябчиков жуй», но до наших дел не касайся!).
Кто в истории пороется и фактами потрясет, кто в Евангелии покопается и потрясет цитатами. Кому совсем нечем трясти, составит ребус из трех букв и всех предыдущих пригвоздит к забору, ему так легчает.
И вроде бы понимаем уже, что где чего-то больше, там совсем необязательно лучше, глянцевей и душистей, и что война – еще совсем не самое страшное, и что нам теперь повсюду можно, но категорически непонятно, куда же все-таки нужно и зачем.
Особо усердные копаются и в истории, и в Евангелии, и даже в практическом руководстве по синтаксису, пунктуации, орфографии и садоводству: изучают всe применения такого банального, но необходимого инструмента, как грабли. Во-первых, ими можно разгребать. Во-вторых, на них можно наступить и получить богатый опыт, чтобы потом только разгребать, но не наступить.
Сейчас, например, ими разгребают синтаксис, пунктуацию и словарный запас. Oказалось, что многое из того, что когда-то было хорошо и плохо, нужно объяснять заново. На понятном всем языке. Причем объяснять, одновременно разгребая. Причем уже как следует объяснять.Чтобы новое поколение все-таки точно знало, что вокруг чего вращается и какая разница между «эрудицией» и маникюром. Чтобы студенты славного журфака не корябали бумагу «как хорошо быть гинералом» и не отпрашивались к «врочю», а делали по две-три ошибки в сочинении и те – на лишних запятых.
А пока кто-то пытается что-то объяснять, разгребая, может, эту недостроенную и недоразрушенную как-то укрепить и подпереть? Может, каждому личным примером, тотальным диктантом, самому себе, родным, близким и просто знакомым. Может, сложиться терпением и опять натаскать туда, в эту так и недостроенную, всего самого хорошего, что когда-то было у всех, помните? Не сгущенку, конечно, не шипучку.
Но ведь вроде бы было что-то такое, у всех вместе, и там и здесь, по совсем особому признаку, не половому и не географическому, но великому и могучему, которому теперь совсем недоучивают, а нас еще много, которые помним и сохранили.
Может, на этот раз хоть что-то отстоим? Из того, с чего когда-то начиналoсь?