Стратегия, которой придерживается Рубанов в своих романах о времени и о себе, – одновременно очень выигрышная и очень рискованная. Человек, прошедший огонь и воду незащищенного бизнеса, сидевший в тюрьме и побывавший в гуще российских внутриполитических перипетий конца 1990-х, черпает материал для книг из собственного опыта – это логично и правильно, ибо кому же, как не ему, рассказывать о пережитом: недостатка в действии уж точно не будет. С другой стороны, такой рассказчик рискует оказаться заложником реальности, превратиться из писателя в публициста или мемуариста, не найти или потерять собственную языковую и артистическую стезю.
Герой «Йода» – существо нервное, с собственными причудливыми замашками и диковинными слабостями
Но безошибочный писательский инстинкт помогает Рубанову избежать ловушки. Он, конечно, рассказывает обо всем вышеперечисленном, и дистанция между его персонажами и им самим все время остается минимальной, а в «Йоде» так и вообще исчезает. Но при этом в каждом романе, и особенно в «Йоде», ни на миг не прекращается работа над образом, и лишь самый поверхностный читатель не заметит, что Рубанов-персонаж – истинное произведение искусства. Это не герой репортажа, это герой драмы. Прекрасно сыгранной, пусть и почти невыдуманной.
Рубанов, казалось бы, пишет все время об одном и том же, но на самом деле заходит с разных сторон, отрабатывает разные ракурсы. В дебютном романе «Сажайте, и вырастет» местом действия была тюрьма, в «Великой мечте» – питавшаяся авантюрными надеждами Москва начала 1990-х и равнодушная Москва середины 2000-х.
В «Йоде», как и в «Великой мечте», два временных плана, настоящее и прошлое, но они другие. Настоящее – это 2009-й, время подведения итогов, мужественного созерцания и нелицеприятного анализа. Момент, когда автор-герой принимает решение уйти из бизнеса, разочаровавшись в его перспективах. Точка, в которой мы застаем Андрея Рубанова сидящим в баре поблизости от станции метро «Братиславская» и неторопливо перемежающим наблюдения с воспоминаниями. Прошлое – это конец 1990-х и начало 2000-х, когда персонаж драмы оказался сначала в тюремной камере, а затем на государственной работе в Чечне, куда попал по приглашению бывшего соседа по «Лефортово» Бислана Гантамирова.
Совокупность биографических фактов и сопутствующих событий играет в «Йоде» двоякую роль. С одной стороны, это и человеческий, и исторический документ, сюжет, сфокусировавший приметы времени. С другой – катализатор ничем не скованного движения мысли, которое, в свою очередь, преобразуется в свободный монолог. Последнее, пожалуй, даже важнее. Именно благодаря монологу, создающему эффект звучащего голоса и богатому фразами-слоганами, совершается выход за мемуарные рамки, появляется персонаж, в некотором смысле не сводимый к реальному человеку по имени Андрей Рубанов.
Несмотря на амплуа «бывалого», повидавшего и криминальную жизнь, и тюрьму, и много чего еще, герой «Йода» – существо нервное, с собственными причудливыми замашками и диковинными слабостями. В метро на него накатывает панический страх, а жить ему помогает флакончик с йодом, который он постоянно носит с собой: запах незамысловатого медицинского снадобья спасает от ужаса и депрессии.
Жизненная философия Рубанова – отчасти романтическая, антимещанская, бунтарская, но не деструктивная. Со времен советского отрочества он сохранил веру в большой коллективистский проект, в глобальные созидательные начинания, в личную мобилизацию и мобилизацию народа.
Эти взгляды, проявляющиеся не только в трилогии об Андрее Рубанове, но и в сентиментально-сатирической энциклопедии бизнес-нравов «Готовься к войне!», и в антиутопии «Хлорофилия», многое объясняют. Сосредоточение на частной жизни, характерное для эпохи стабильности, Рубанову не нравится. С другой стороны, только человек с подобными идейными основаниями мог заниматься таким альтруистичным и опасным делом, как практически не оплачиваемый политический пиар в послевоенной Чечне.
Уже давно замечено, что Рубанов – это чуть ли не Лимонов сего дня. Действительно, у них много общего: непосредственное конвертирование собственной жизни в литературу, авантюризм и страсть к экстремальным переживаниям, талант к красивым формулировкам, органические задатки интеллектуала-одиночки, крен в область левых идей. Но Рубанов чужд политических амбиций, а также лимоновского нарциссизма; в связи с этим теряет он, наверное, примерно столько же, сколько выигрывает.
А еще нужно помнить, что кроме таких вот полуавтобиографий Рубанов умеет писать не только реалистические романы с вымышленными персонажами, но и фантастику. Последняя – весьма актуальный запасной плацдарм. Ибо работа Рубанова-реалиста уже перешла в плановый режим, и выбор здесь невелик: либо приложить титанические усилия для того, чтобы не зарапортоваться и не потерять в качестве, либо сменить жанр – хотя бы на время.