– Татьяна Петровна, несмотря на ваш юбилей, не хотелось бы напоминать про ваш возраст...
– (смеётся) Именно в моём возрасте возраст не скрывается.
В театр хотела пойти сразу после школы, но папа сказал: «Сначала получи профессию, а потом можешь заниматься ерундой»
– Мне кажется, что в ваши годы больше всего вспоминается юность. Или вы вспоминаете, как в первый раз вышли на сцену Малого театра?
– Я коренная ленинградка и никуда после окончания школы, а потом и университета уезжать не собиралась. В театр хотела пойти сразу после школы, но папа сказал: «Сначала получи профессию, а потом можешь заниматься ерундой».
– И вы «занимаетесь ерундой» по сей день?
– Да, по сей день, и могу сказать, что по-настоящему счастлива. Счастлива, что судьба послала мне такую профессию и что я служу в Малом театре. Его я узнала еще в Ленинграде, куда он часто приезжал на гастроли. Я целенаправленно поехала в Москву, чтобы поступить в Щепкинское училище при Малом.
– Удивительно, вы с таким восторгом рассказываете об этом. Вы и тогда так же искренне восторгались Малым?
– Мой восторг тогда был самым настоящим. У нас в семье было четверо детей – два брата и две сестры, и мы все ушли в театр. Правда, на этом пока всё и кончилось, племянники хотя и имеют творческие профессии, но в театре не работают.
Нас всех «испортил» театром старший брат. Он был очень высокий и статный, в массовках Мариинского играл воинов и алебардистов. Ещё он играл в Михайловском, Александринке, в БДТ учился и играл Софронова. Он приходил после спектаклей домой и потрясающе рассказывал, что такое театр. Для нас это казалось волшебством.
Во время войны он погиб. Сейчас артисты служат в театре Российской армии, а тогда в Ленинграде был КБФ – театр Краснознаменного балтийского флота. Когда началась война, он стал служить в агитбригадах, они ездили по фронту Балтийской флотилии с концертами. Во время одного выступления корабль попал на мину, и он вместе с другими в течение десяти часов спасал женщин и детей. Когда он сел в с последнюю шлюпку, то немецкий летчик на бреющем полёте расстрелял их.
– Вы понимали, что, кроме желания и восторга, в театре нужно много работать? Трудно было овладевать техникой речи, учиться мастерству игры?
– Не могу сказать, что было трудно. Мы, студенты были настолько счастливы что учимся в Щепкинском училище, что это счастье подменяло нам все трудности. Да, были крошечные стипендии, мы недоедали, но мы не замечали этого. По вечерам, собираясь, мы говорили только о театре, о театре, о театре!
Я благодарю судьбу, что она устроила так, что я служу в Малом театре. В Ленинграде есть немало хороших театров, но я мечтала попасть только в Малый, после того как увидела их спектакль «Дети Ванюшина». Я хотела играть в Малом.
– Почему?
– В нем осталось что-то от старой театральной школы, то есть мало было изображения. В тех «Детях Ванюшина» играл Рыбников. Как он рыдал, когда клал деньги для Леночки, которую опозорил его сын! Он рыдал по-настоящему. И вот тогда я решила, что хочу играть только вот так. Господь помог мне осуществить мою мечту – я поступила в училище при Малом театре.
– Ваше первое образование физико-математическое. В физике и математике больше рацио, а в актёрской профессии, как говорил мне ваш коллега Эдуард Марцевич , больше души.
– Сначала я считала, что потеряла время, учась на физико-математическом факультете, что мне надо было сразу поступать в театральное. Но знаете, любое образование – медицинское, физическое или химическое – развивает ум и логику и даже интуицию. Это очень помогает работе в театре.
– Зачем душе логика?
– Вы только не замечаете этого, но душа сама всё равно поступает логично.
– Ещё скажете, что и женское сердце может быть логичным?
– Конечно. Это логика чувств, но всё равно логика. Есть логика ума, а есть логика чувств, и она необходима актёру. Только тогда он сможет убедить зрителя и сам поймёт: «А ведь это действительно так и есть!». Эти ходы подсказывает сердце. Хотя кто-то из актёров ищет примеры из жизни, но это актёрская кухня. Безусловно, логика чувств необходима.
– Малый театр славился великими «стариками» и «старухами». Вам довелось не только общаться, но и играть с ними. Как они относились к молодым актёрам?
– Я пришла в Малый в расцвет наших «стариков». Но «старики» – это не возрастное, а амплуа. Вере Николаевне Пашенной было всего 56 лет. Какая же она старуха!
Моим учителем был художественный руководитель театра Константин Александрович Зубов, которому я благодарна всю жизнь, как и другим педагогам. Он говорил: «Своей волей я могу дать вам большую роль в первом составе. Но вам это не нужно. Пока есть «старики», идите за ними. Потому что со мной вы прошли школу, а с ними вы пройдёте университеты». Всё понимаешь позже, и эти слова были очень верными. Я играла в очередь с Пашенной и Кабаниху, и Кукушкину, и другие роли – имя им легион.
Татьяна Петровна Панкова |
– Нынешний художественный руководитель Юрий Соломин рассказывал, что «старики» дарили разные подарки молодым актерам. У вас есть такие подарки?
– Это была традиция. В Малом театре очень много традиций – хороших, настоящих. Но главная была в самоотдаче на сцене. Болен ты, или в плохом настроении, или у тебя какая-то беда, но на сцене должна быть полная самоотдача. У Веры Николаевны Пашенной в три часа дня умер муж, который в спектакле с ней играл Ярового, а она Любовь Яровую. Вечером она играла спектакль, несмотря на такое несчастье. Таких примеров много.
Ещё одна традиция – отношение к сцене. За несколько минут до репетиции мы могли шутить, обсуждать выставку или какой-то спектакль, но как только актер вышел на сцену, он уже серьезен и только работает.
Что касается подарков, то как-то мне срочно пришлось заменить Пашенную и сыграть Ефросинью Старицкую. В 23 года играть семидесятилетнюю старуху!..
Я поздно начала играть роли своего возраста, молодых не играла никогда, и это тоже своего рода амплуа. Когда я пришла в уборную гримироваться, то меня ждало письмо от Пашенной, в котором она благословляла меня на роль и давала наставления: «Не забудьте что вот в такое-то место роли по темпераменту должно быть выше всего остального». И ещё она прислала мне бирюзовые серёжки.
Естественно, меняется время, меняются люди и, к великому сожалению, меняется – вы сами это, наверное, замечали – язык. Какие-то изменения есть и в нашем театре, но в основном мы стараемся придерживаться старых традиций. Как-то ко мне подошёл молодой актёр и стал говорить, что вот какой-то спектакль на его взгляд не совсем получился: «Это ведь не спектакль Малого театра». Я удивилась: «А откуда он это знает?». Как будто стены театра сообщили ему это.
Если говорить про взаимоотношения людей, то не все люди идеальны и общаются в основном поверхностно или могут совсем не общаться с друг другом. Но как только начинается работа, то всё это заканчивается и – только полная искренность между актёрами!
– У вас есть надежда, что молодые актёры сохранят традиции Малого театра?
– А они их сохраняют в разной степени. Не могу сказать, что все и что всегда. Очень на многое влияет сегодня время.
– Правда, что традиции – это нафталин?
– Нет, это неправда. Традиции – великая вещь. Англия существует благодаря традициям. Еще не известно, какой стала бы она, если бы не соблюдала их. А уж театр тем более.
– Но ведь всё развивается и меняется – был Пушкин, потом Маяковский, Цветаева, Евтушенко...
– Мы и Евтушенко можем поставить исходя из наших традиций. Наши традиции – это актер, который полностью себя отдает на сцене, который соблюдает речь и стих.
– Во время войны вы выступали на фронте. Сейчас есть такое понятие, как экстрим, у вас было что-то похожее тогда?
– Я два года ездила по фронтам с выступлениями и как-то раз мы играли спектакль в 700 метрах от линии фронта. Это было на Первом Белорусском фронте.
– Какие спектакли вы показывали бойцам?
– В первые дни войны на фронт выезжали наши старики – Остужев, Пашенная, Рыжова. С ними ездила и Варвара Александровна Обухова, двоюродная сестра знаменитой певицы. Она была драматической актрисой и еще она считалась бригадиром агитбригад.
Сначала мы показывали разные сборники, а потом стали играть и спектакли. Помню, что декорации для них делала Любовь Силич, потрясающая художница – она могла на полотне сделать такую декорацию, что можно было поверить, будто перед вам бревенчатая изба. С такими декорациями и реквизитом мы играли «Без вины виноватые», «Не в свои сани не садись» Островского, чеховские водевили.
Концерты был разные. Бывало, что актёр мог пойти выступать только один, например, на подводной лодке. И он шёл и читал матросам Чехова.
Знаете, вроде бы такое сочетание, как война и счастье, невозможно, тем не менее, я могу сказать, что на фронте я была счастлива – такая была в артистах востребованность!
– Было, наверное, что-то и запомнившееся на всю жизнь?
– Как-то раз мы с одним актером выступали в госпитале. Он начал читать какие-то смешные рассказы Чехова, но я обратила внимание, что бойцы отворачиваются. Тогда я попросила его закончить, дескать, у нас мало времени, и прочитала итальянскую сказку Горького про мать, убившую сына за измену Родине. И всё равно было заметно по настроению, что слушали не очень.
Когда я уходила, один боец – молодой парень лет 22 попросил меня подойти к нему. Я подошла. «Снимите с меня одеяло», – попросил он. Я сняла и увидела, что передо мной лежал настоящий обрубок – у него не было ног и одной руки. «Я хочу вас попросить, – сказал он мне. – Вы сможете написать моей жене всю правду про меня, ничего не приукрашивая? Напишите только правду – каким вы меня увидели. Напишите ей, что я не имею к ней никаких претензий, пусть она устраивает свою судьбу как хочет».
– Вы написали?
– Я ревела белугой, но написала. Отправила письмо. И через три дня в госпиталь приехала его жена и забрала его.
А один наш актер мирил семью – он с фронта ездил в тыл к жене одного бойца.
– Многие актёры любят рассказывать, что на протяжении всей жизни испытывали трепет перед сценой. Вы тоже можете так сказать?
– Могу. У меня тоже есть этот трепет.
– Да бросьте! Вы там каждую дощечку ведь знаете!
– Я наизусть знаю нашу сцену. Знаете, когда выходишь на неё, то как будто какой-то выключатель поворачивается в тебе. Вот даже сейчас: я пришла от врача, ночь не спала от боли, а в театре у меня уже ничего не болит и я готова скоро пойти на сцену. На ней с артистом происходит какое-то чудо. Рыжова играла на сцене Малого 70 лет, но перед каждым выходом крестилась, в каждом карманчике у неё лежал образок. Можно сказать, что наша сцена намолена.