Марина Потапова: «Сценарий еще не дописан»

Об этом и многом другом ее расспрашивает корреспондент ВЗГЛЯДА Ника Дубровская.

— Марина, расскажите, как вы стали заниматься кино. Как все начиналось?
— Как мы стали заниматься кино... Честно говоря, в каком-то смысле мы еще не начали им заниматься. Мы сняли первый фильм, еще самодеятельный, не надеясь, что у нас получится, вернее, надеясь, но не больше, чем если бы искали клад в пещере. Мы, конечно, хотели всем доказать — и нахально приняли успех картины как должное... Но вот можно ли сказать, что мы занялись кино, — не уверена. Вот я сейчас допишу окончательную версию нового сценария, выделят нам денежки, и мы, быть может, попробуем заняться кино. Но и это будет довольно кустарный процесс — бюджет-то для настоящего профессионального кино по-прежнему смехотворный. И все-таки рискнем...

— А как вы начали снимать?
— Хм… Вы имеете в виду, как мы решились на столь отчаянный поступок, как съемки «Пыли»?

— По-вашему, это был отчаянный поступок?
— Трудно сказать. По большому счету, у нас не было выбора. Это только кажется, что можно выбрать кошелек или жизнь, — обычно выбора нет. Так и здесь. Нам или нужно было сделать это, или уйти со сцены, — попросту естественный отбор. Наша творческая жизнь на тот момент себя исчерпала, это был кризис. И нужно было совершить эволюционный скачок.

Режиссерских амбиций у Сережи не было, просто кино его привлекало, как интересное дело. Он считал, что снять фильм — это круто. И мы взялись за «Пыль»

— А у вас есть кинематографическое образование? Откуда уверенность, что вы справитесь со съемками полнометражной картины?
— Сейчас сама не понимаю. Иногда кажется, что мы... во всяком случае, я шла к этому всю сознательную жизнь. Я лет в одиннадцать еще решила, что ничем в этой жизни, кроме кино, заниматься вообще не стоит. Поэтому, думала я, обязательно нужно попасть во ВГИК.

Со ВГИКом у меня связано два крупных облома, предопределивших судьбу. Первый — когда я после школы пришла туда поступать, и меня не взяли. Тогда я страшно испугалась и разуверилась в себе. А второй — это когда на следующий год я поступила, и после этого у меня просто нервный срыв случился. Я разочаровалась во ВГИКе, в отечественном кино, я вообще перестала верить, что можно в кино как-то попасть. Перестала в институт ходить, только на сессии появлялась, перевелась на заочное — то есть просто числилась.

— А ваш партнер, Сергей Лобан — он тоже шел к кино всю жизнь?
— В каком-то смысле да. Понятно, он занимался разными вещами: фарцевал на Арбате, ездил в шоп-туры за джинсами, собирал мебель, открыл свой клуб, который назывался «Дебаркадер» (собственно, это и был дебаркадер: Сереже с друзьями дали какую-то плавучую штуку, и они сделали там клуб). Потом — телевидение. На ТВ Сережа особо не рвался, это друг и одноклассник, окончивший Гуманитарный институт телевидения и радиовещания, зазвал его туда себе на подмогу: одному было страшно, пугала необходимость принимать самостоятельные решения, хотелось разделить с кем-то ответственность за продукт...

Там мы и познакомились. Делали на ОРТ программу для подростков «До 16 и старше». Поначалу экспериментировали с телевизионным форматом. А потом уже я тянула: давайте снимать кино, давайте кино.

Режиссерских амбиций у Сережи не было, просто кино его привлекало, как интересное дело. Он считал, что снять фильм — это круто. И мы взялись за «Пыль».

- И тогда вы сняли «Пыль»? А почему вы выбрали такой независимый путь? На свои деньги, практически без бюджета? Это был эксперимент? Манифест? Может быть вы хотели показать пример другим молодым кинематографистам?
— Ну не совсем. Я же говорю, мы ни о чем таком не думали и думать не могли. То есть если бы я, дуреха, не перестала интересоваться отечественным кинопроцессом, и вообще хоть пару раз поговорила с кем-нибудь во ВГИКе ( а я там брезговала общаться, я и так-то не особо контактна, а во ВГИКе так просто брезговала), то может я бы знала, что получить денег на кино в нашей стране до 2001 года было проще чем 2 пальца обоссать. Но я была маргиналом, я знала что меня в приличный магазин-то не пустят, не то чтобы к серьезным людям с баблом. А как только мы чуть разжились за счет телевидения, мы однажды узнали о законе о кино, что мол деньги на кино не облагаются налогом, что есть система откатов, по которой вообще не важно что ты снимешь, кино как побочный продукт отмывания денег существовало на тот момент. И тут то мы и спохватились и забегали за неделю до отмены закона со сценарием. И естественно ничего не нашли. И от отчаяния мы задумали снять сами на свои карманнные. Что и было осуществлено.

— То есть «Пыль» снята от безысходности?
— Вот именно. Мы написали сценарий, который можно было снять без всего, силами друзей, родственников и знакомых. В фильме играют моя бабушка, мой отчим, дедушка и отец оператора, отец, отчим и мать того Сережиного друга, который окончил ГИТР, куча друзей и знакомых...

Позвать Мамонова — это была чистая авантюра. Мы снимали его когда-то в «До 16 и старше», и осмелели до того, чтобы с ним заговорить. Но что он с нами согласится иметь дело — на это почти не надеялись. Это тоже было одним из абсурдных поступков, когда он уже отказал, а Лобан приехал и еще раз попросил.

— Я слышала, у вас уже был успешный опыт фильма всего за тысячу долларов. Этот фильм вышел на экраны?
— Да, короткометражка «Случай с пацаном» была снята на какой-то грант газеты белорусских анархистов «Навинки». Собственно, мы сами предложили им снять приложение к газете, просто потому что они нам понравились. Они и сочинили сценарий на пару страниц — по сути, экранизация статьи. Организовали съемки, то есть подобрали места для съемки и актеров. И за неделю Сергей Лобан — режиссер и Дмитрий Модель — оператор сняли это удивительное кино. Потом последовал долгий и мучительный монтаж. Так обычно и бывает: быстро сняли — долго монтируют. Это было такой экзерсис в форме модного молодежного кино, вполне удачный. Фильм неожиданно предложили издать в серии «Другое кино», что звучало впечатляюще: тогда в этой серии еще не выходила всякая муть — только классика, разные там гринуэи, — и на тебе — «Случай с пацаном». За ним, конечно, потянулась вереница подобных отечественных фильмов «не для всех», но «Случай» был первым, и когда мы искали денег на свое кино, то всем подсовывали эту кассету.

— Вы, насколько я знаю, без особого энтузиазма отзываетесь о современном российском кинематографе...
— О современном российском кинематографе мы вообще стараемся не отзываться. Это как говорить об одноклассниках, знаете, по принципу: Петя хороший товарищ, Вася смелый, Коля добрый и искренний, Светлана отзывчивая и прилежная...

Две вещи нам нравятся в российском кино. Во-первых, Глеб Михайлов (он еще играл тело в «Пыли») — это очень самобытный режиссер, из народа, с голливудским размахом. Все, что он делал, было гениально, но гениальность и помешательство — вещи близкие, и, увы, Глеб переступил границу. Однако фильмы «Черный фраер» и «Маша Портер и волшебное кольцо» — это нечто совершенно уникальное, это российский трэш, великолепный и смешной. Во-вторых, фильм «Ятинсотестс», увиденный на прошлогоднем «Киношоке», — это тоже трэш, сделанный на питерской студии «АлиБастер». (Глеб, кстати, тоже из Питера). И хотя эти явления находятся на обочине российского кино, они, мне кажется, уравновешивают все остальное.

— А современное западное кино? Кто вам особенно близок?
— Для меня самые важные и актуальные — Дэвид Линч, Михаэль Ханеке, Тод Солондз, ну, может, еще Гас Ван Сент... Еще мне нравится «Баффало 66» Винсента Галло. Это первое, что приходит на ум. Ну разумеется, еще были вещи, которые произвели впечатление. Вот на последнем Московском фестивале лучшее, что довелось увидеть, это «Свободная воля» Маттиаса Гласнера — фильм длиннющий и далеко не идеальный, но есть в нем нечто... какое-то особое пронизывающее чувство тоски... Там рассказывается о насильнике, который вышел из тюрьмы, он психически нездоров, выпал из социума, и он пытается как-то жить, и встречает тоже оторванную от социума девушку, с аутичными наклонностями, они оба абсолютно одиноки и оба в страшной пустоте. И когда в какой-то момент — от боли, от ревности, от нехватки любви — герой в исступлении избивает и насилует первую встречную, то эта пустота уже зияет, и боль — единственный маяк, и все вокруг такое ватное — можно бить, крушить, убивать...

А осенью были «Палиндромы» Солондза. Странный фильм о 12-летней девочке, которую вынуждают сделать аборт, причем играют ее то огромная толстая негритянка, то маленькая девочка, то мальчик, то Дженнифер Джейсон Ли... Многим он не понравился, оттого что не такой смешной, как предыдущие, — но мне он показался лучшим фильмом Солондза. Там возникает какое-то щемящее ощущение безумной, неконтролируемой, порой агрессивной жизни, в которой ты не понимаешь, что происходит, но влияешь на то, как все меняется. Героиня, Авива, — как кэрролловская Алиса, которая не знает толком, большая она или маленькая и что с ней будет за поворотом, — может лишь пытаться следовать себе в надежде выжить.

— Марина, а что для вас главное в кино?
— Пожалуй, ощущение протяженности мира во времени и пространстве, множественности событий, связей, процессов — то есть объем. Кино сродни кибернетике. Даже в таких строгих выстроенных фильмах, как кроненберговская «Оправданная жестокость», это явственно: малейшее движение, реакция, шаг, выбор — и мир меняется до неузнаваемости. Отец семейства, защищающий жену и двоих детей, в своей агрессии перерождается в убийцу, бандита, которым, оказывается, он и был. Это похоже на сон, на метафору, на гиперболу, — но ведь каждый день в каждом человеке происходит нечто подобное, и его выбор, всех взаимодействия, мельчайшие движения предопределяют дальнейшее. Страх смерти, страх перемен, недостаток любви и компенсация этого недостатка, агрессия, боль, ощущение счастья, находки и потери — на этом все держится. И мне интересно, когда об этом идет речь. И очень скучно, если этого пространства нет или оно не продуманно.

— По-вашему, фильм «Пыль» нашел своего зрителя? Кому бы вы еще хотели его показать?
— Вроде все видели, кого мы знаем. Пожалуй, видело больше людей, чем можно было предположить. Хотя цифр не знаю.

Хотелось бы показать, например, Тоду Солондзу или там Линчу... Но я сомневаюсь, что им это будет интересно. Но было бы здорово сделать что-то, чтобы они посмотрели и сказали: «Неплохое ребята сняли кино». Дело не в признании. Просто хочется что-то понимать. И если снять то, что они бы гарантированно так оценили, то можно и не показывать им, — понимаете, да?

А вот с «Пылью» я не уверена. Я не понимаю, хорошо это или нет, кино это или не кино. Это как свой голос невозможно услышать таким, каким его слышат другие. Понятно, фильм не без изъянов, но, как по мне, он лучше муратовского «Настройщика», — и тут мне никто не авторитет. Однако он явно хуже «Палиндромов» или «Код неизвестен» Ханеке, причем настолько хуже, что уши горят, как задумаешься: куда ты лезешь со своей поделкой?..

— О новом фильме расскажите что-нибудь, пожалуйста.
— Сценарий — о четырех видах отношений: любовь, дружба, уважение, сотрудничество. Это четыре истории, они пересекаются, но из чужих историй персонажам трудно увидеть, что происходит с ними в их собственных. По существу, это должна быть комедия, все манипуляции персонажей забавны и абсурдны и напоминают игру, в которой теоретически можно выиграть, прийти к согласию, но по большому счету значения это не имеет. Ты можешь привязать кого-то к себе, заставить уважать, можешь утратить любовь, потерять друзей, потерять уважение к себе или перестать уважать кого-то, кого боготворил, затем начнешь завоевывать новых друзей, возвращать старую или искать новую любовь, можешь пытаться взаимодействовать, сотрудничать — в этом и заключается жизнь, в погружении в такие игры, в такие истории, когда тебя доводит до катарсиса твоя собственная трагедия, и поразительно — ты оказываешься в центре таких мощных психических событий, ты умираешь и рождаешься в чьих-то глазах, а со стороны это может выглядеть мышиной возней.

Надеюсь, что смотреть это будет весело. Хотя на самом деле это довольно грустно. И сама я не вижу выхода. Я понимаю, что можно вырваться из одной истории и оказаться в другой, но что есть кроме этого — мне по-прежнему непонятно.

Впрочем, сценарий еще не дописан. Может, я успею что-то понять.

— А долго вы его пишете?
— Достаточно долго. Было несколько этапов: когда мы еще не закончили «Пыль», нам сказали подать на господдержку — мол, на эту заявку есть шансы. Я села и написала за десять дней довольно поверхностный сценарий. Он никуда не пошел. Потом я им не занималась — было не до того, и казалось, что переписать труда не составит, и вот прошлой весной села и переписала почти полностью. Мы собирались начать снимать осенью, но перенесли на год. В мае я снова засела за сценарий и снова почти все переписала. Каждая история переписана уже по два-три раза, но если честно, пока еще это нельзя снимать.

Я вообще очень медленно пишу. Все время кажется, что вот-вот работа пойдет легче, — но вылезают новые проблемы, посложнее прежних. Может, я еще плохой сценарист, может, просто голова так устроена — я медленно думаю. Ну да ладно: тише едешь... Только вот заработать не удается.

— Сегодня вы признанная сценаристка, не без оснований рассчитываете получить какой-никакой, но бюджет на новый фильм, — не то что с «Пылью». И как вы себя чувствуете в новой роли?
— Очень болезненно и потерянно. Стало куда страшнее. Страшно, что все это шутка, и ничего впереди не будет. Что останешься все той же собой.

Как говорил Клинт Иствуд в фильме «Малышка на миллион долларов», «чемпионат мира проигрываешь только один раз». То есть с «Пылью» мы вылезли как подающие надежды. «Пыль» не безупречна и не всем понравилась, но она полностью оправдала себя, она состоялась в прокате. А теперь мы уже не имеем права на провал, нам не простят ошибок. Мы прошли первый тур, нам дали шанс. Не кто-то конкретный — жизнь дала, добрые волшебники, которые только присматриваются. А мы все еще ничего не умеем, мы не чувствуем себя взрослыми, хозяевами.

В детстве всегда хочется скорее вырасти, а когда вырастаешь, на тебя падает тысячетонный груз ответственности, и ты совершенно не готов. Я все еще не умею писать, — ну не умею я хорошо и чисто написать сценарий. А еще очень страшно делать такие фильмы, как обычно здесь делают, очень страшно застрять и остаться на этом уровне. Вообще все это очень страшно. Потому что надо быть, а сил, чтобы быть, — и быть собой — очень мало.