«Впервые встретившись с Евгением в 1997 году, я сказала: "Мне известно, что вы ярый защитник российских интересов. Вы должны понимать, что я намереваюсь не менее яро защищать американские интересы. Если мы это признаем, то поладим". И мы ладили».
Так в 2015-м звучал некролог Евгению Примакову в издании Foreign Policy за авторством Мадлен Олбрайт.
С покойным буйволом российской дипломатии принято связывать первые попытки РФ бросить вызов мировой гегемонии США, насаждение которой стало персональной миссией госпожи Олбрайт. И теперь, когда на расстоянии лет проще выделить главное, можно утверждать, что во всем главном Примаков был непримиримым противником политики Олбрайт – ее личной немезидой, вставлявшей палки в колеса Госдепартамента.
Она писала некролог по сути врагу, но на самом деле – как будто другу, сообразуясь с римским принципом «о покойных или хорошо, или ничего, кроме правды». Ее оценка Примакова как «непоколебимого защитника российских интересов» звучит и трогательно, и справедливо, а это значит как минимум то, что в схожих обстоятельствах нам нужно восстановить справедливость в отношении самой Олбрайт.
Будет честным признать, что этого человека в России ненавидели – и ненавидели за дело, но это дело было обращено против других, против сербов или иракцев, – не против нас. На свой счет мы откровенно додумывали: так, широко известной фразы про то, что русским негоже единолично владеть богатствами Сибири, Олбрайт не говорила (источник не найден), более того, по собственным словам, «ни о чем подобном не думала».
Как ни странно, в данном случае ей можно верить. Исторический парадокс заключается в том, что она действительно не была врагом России в полном смысле этого слова. Не потому, что не хотела или не могла, а просто в силу своей эпохи, при которой Россию списали со счетов.
Ее эпоха – пик американского могущества при отсутствии конкурентов. Тогда еще не расправил плечи Китай, а исламские фундаменталисты не дотянулись до Нью-Йорка, ведя войну с «мировым шайтаном» на мировых задворках – в Кении и Танзании. В эйфории от своей победы в холодной войне Вашингтон ударными темпами расширял сферу своего влияния, не встречая сопротивления почти нигде, и в том числе со стороны России – разоренной, павшей духом и в глобальном смысле плетущейся в фарватере внешней политики США.
Поэтому Олбрайт не воевала с Россией – видела в ней тяжелого партнера, но не угрозу для своей миссии. Когда она задумала и в конечном счете осуществила единственный в своем роде заговор по смещению генсека ООН Бутроса Бутроса-Гали, вести дипломатические бои ей пришлось отнюдь не с Москвой, а с Парижем.
Трудно поверить, но, будучи ключевым идеологом расширения НАТО на восток, она распространила его на Польшу, Чехию и прочих тоже не против нас, а ради своей Америки, ее ВПК и немножечко для себя – урожденной Марии Яны Корбеловой, дочери чешского дипломата, сбежавшего дважды, – сначала от нацистов, потом от коммунистов.
По всех своих вводных она должна была быть русофобкой до мозга костей, когда идея противостояния России перекрывает все остальные идеи. Такими русофобами почти всегда становятся неординарные восточноевропейские иммигранты из академической среды США. Персональным олицетворением их школы считается Збигнев Бжезинский, а Олбрайт – и ученица, и протеже Бжезинского, который выпустил ее в большую политику, где она породила сотни собственных учеников и собиралась продолжить себя в близкой подруге – Хиллари Клинтон.
Маленькая, резкая, безапелляционная, в неизменно дорогих нарядах и с огромной коллекцией драгоценных брошей – она была кинематографична как злодей, и легко притягивала к себе негатив, зависнув в амплуа то ли мачехи из «Золушки» (у Олбрайт, как в той сказке, трое дочерей, причем старшие – близнецы), то ли Долорес Амбридж из «Гарри Поттера», но наиболее точное соответствие госпоже госсекретарю в массовой культуре это Аманда Уоллер из «Отряда самоубийц» – антигероиня, которая не поступится ничем для обеспечения интересов американского государства.
Правда, Уоллер – черная, а Олбрайт – белая, но обе – женщины, и в наши дни нельзя не упомянуть о том, что госсекретарь была последовательной феминисткой и любила повторять, что «в аду есть место для женщин, которые не помогают другим женщинам». То есть насаждала фем-повестку еще до моды – в девяностых подобный напор казался экзотичным, а насколько гендерный вопрос повлиял на ее методы – еще предстоит ответить биографам.
Олбрайт заняла наиболее высокую позицию в американской иерархии власти, чем любая из женщин до нее (пятый пост, считая с президента), и, наверное, просто не могла казаться менее жесткой, чем самый жесткий из мужчин, с кем выпало схлестнуться в Вашингтоне или на международной арене.
У нее не дрогнула рука лоббировать бомбардировки Белграда – города из ее детства, где служил отец. Она выступала против вторжения в Ирак, но из стратегических, а не из гуманистических соображений, – партию бомб сыграли удушающие санкции, при которых даже платить нефтью за пищевые продукты разрешили не сразу.
Когда Олбрайт спросили, стоит ли ее политика смерти десятков тысяч иракских детей чуть ли не от голода, она ответила, что выбор тяжел, но цена того стоит. С теми, кого она действительно считала врагом, она была предельно жестока – и всецело в этом честна.
Зачем нам лучшая в мире армия, если мы не можем ее использовать? – вопрошала Олбрайт у главы Пентагона.
Нам повезло, что она не считала нас врагом, не противостояла России ни оружием, ни санкциями, ни публичным словом. И даже русский язык выучила не как большинство в ее среде – исследуя стратегического противника, а чтобы отвлечься от послеродовой депрессии.
В своей позиции «местами соперники, но в целом партнеры» Олбрайт была настолько последовательна, что в конце жизни ей пришлось за это извиняться – и вновь, как обычно, она предпочла резкую честность фальшивым лаврам.
«Когда холодная война закончилась, мы думали, что мы в ней победили... Мы недооценили то, что происходило с Россией... Путин вернул ее в игру», – сказала она в 2019-м. Заметим – даже в покаянии типа «недосмотрела» нет того, что можно было бы счесть антироссийским выпадом, которые в американской элите заложены на уровне рефлексов.
Поэтому словесные дуэли Олбрайт с Примаковым – это именно дуэли или даже шахматные партии, а не война. Оба бились за интересы своих государств на дальних рубежах – на Балканах или Ближнем Востоке, а после – пили водку и пели дуэтом совместно написанные стихи под музыку из «Вестсайдской истории». До конца его дней Олбрайт общалась со своим русским другом, уважая как его, так и его родину.
Подобные отношения абсолютно невозможно представить между Лавровым и Блинкеном или между Мишустиным и Клинтон – и не в последнюю очередь как раз из-за того, что сменщики Олбрайт решили отказать России в том, в чем никогда не отказывала она, – в уважении.
«В конце концов, Россия сама должна выбрать, какой страной она будет». Такую фразу Олбрайт действительно произносила.
«Мы не должны рассматривать Россию как административный регион мирового сообщества. Россия слишком большая и слишком гордая для этого». Такую фразу произносила тоже.
Теперь оценок той же степени трезвости в Вашингтоне не производят. Эта способность была утрачена в пылу обреченной борьбы за сохранение того однополярного мира, при котором более 20 лет назад сияла Олбрайт, – великая и ужасная или ужасная и великая, но не одно без другого.
Поэтому сербам простительно злорадство, но для русского справедливее воспринимать ее как выдающегося генерала державы, откровенно враждебной в текущую эпоху, но не в эпоху самого генерала. Для кого-то Олбрайт – Гитлер, для нас, скорее, – Отто фон Бисмарк, цитаты из которого тоже обожают в Рунете.
Та из них, которая про отрыв Украины от России, – фейк. Но та, где говорилось о бесперспективности борьбы за уничтожение российского государства, – правда.