Дорога в Донецке идет себе, идет прямо – магазины, остановки, налетайка, покупайка, – а потом резко уходит куда-то вбок, а ее продолжение перегораживает бетонный блок, дальше ехать некуда, дальше война;

В Горловке в техникуме маленький музей в кабинете – выставлены подобранные остатки снарядов, это у нас грады, это гиацины, уютно рассказывает учитель, – а рядом фото и подпись: герои необъявленной войны, Хоттабыч, в двадцать семь погиб Хоттабыч;

У терминалов аэропорта идеальная тишина и пустота. Вон, видишь те деревья? – спрашивает веселый мэр Иван Сергеич, – вижу, ага, – отсюда метров четыреста, и там уже их позиции;

Разрушенные дома в Шахтерске вроде бы разрушены точно так же, как и везде в центральной России, но когда смотришь чуть повнимательнее – нет, по-другому;

В Москве мне никогда не было стыдно, что у меня в кармане есть деньги – ну, пять тысяч, десять, тоже мне Ротшильд, так я считал до этой пятницы;

Андрей Бабицкий как роутер – раздает вокруг себя то особенное счастье человека, который вернулся из эмиграции. Помню, я долго не мог понять, как это можно было добровольно поменять Париж на советский 1945 год, как можно идти в эту сторону, когда бесконечные толпы здравомыслящих бегут в ту, – теперь понимаю;

Дежурные в форме на блокпостах в Горловке улыбаются так, словно бы поздравляют тебя с днем рождения – мрачные русские люди, вечно говорим мы, как мало вежливости, как мало элементарного быстрого дружелюбия, вечно говорим мы, –  так вот на блокпостах в Горловке с этим все хорошо;

Нежный снег заметает кладбище, которым заведовал Безлер, пока не взял власть, и где советские мертвые не знают о том, что их земля уже два раза сменила паспорт;

А на другом кладбище, у разрушенного монастыря, у побежденного аэропорта – могилы разбиты так, что на камнях не осталось имен, а под ногами торчит хвост не взорвавшейся мины, но это только звучит угрожающе – все давно обезврежено, можно ходить, можно искать своих среди обломков гранита;

На документах разных лет – дипломах, приказах, грамотах – вывешенных на стене техникума, до какого-то момента, и мы знаем, какого, директора зовут Едуардом, а потом что-то случается, и его уже зовут Эдуардом, и его всегда теперь будут звать Эдуардом, и если есть внутри вопрос: зачем это все? для чего это все? – то вот вам ответ;

А на степной высоте, в хаосе арматуры, на руинах старого военного мемориала, к которому по-родственному подсел, нет, прилег уже новый мемориал, – шапку и капюшон сбивает ветер, и за те минуты, пока ты еще не превратился в ледяной столб, надо успеть сделать главное:

встать спиной ко всем бесснежным полям, всем широким холмам, одиноким тополям, брошенным домам, заклеенным окнам, древним фабрикам, заросшим терриконам и гордым надписям на заборе «Территория СССР», а лицом – к семи солдатским крестам, и шепнуть неизвестно кому, в никуда:

Я люблю тебя, и я приеду обратно.

Источник: Блог Дмитрия Ольшанского