В этом году с ЕГЭ, можно сказать, неожиданно приключилась эпидемия неорганизованности. Из разных концов страны приходят вести: где-то ребятам-выпускникам не хватило бланков, где-то не открылся диск с заданиями, детишек из центра Москвы заставили ехать куда-то под Люберцы, а это ведь само по себе серьезное испытание.
Каждая революция имеет своих бенефициаров
География эпидемии дезорганизации и ее проникновение в самые благопристойные учебные заведения впечатляет. Диск не открылся в сочинской гимназии номер один, где ребят развели по классам в 9.15, добросовестно отобрали у них телефоны (родителей предупредить они не могли), а экзамен наконец начался – в полдень. Детей не кормили. Кондиционеров в классах не было. Это Сочи, жаркий город зимней Олимпиады.
На экзаменационных бланках кто-то здорово сэкономил государству бумагу: их не хватило в Краснодаре и Красноярске, Новокузнецке и Москве… Не хватило – значит, дети ждали, пока привезут, и иногда бланки все-таки привозили. Но не всегда, не всем, и экзамен к тому времени мог уже закончиться. И везде один ответ: не нравится – пишите апелляцию и пересдавайте. Да и куда вы денетесь.
Пересдавать можно в «резервный день» 24 июня, оценка станет известна в течение двух недель, документы в вузы надо подать до 7 июля… в общем, дурдом. Где-то, как в Москве, начальство с родителями хотя бы разговаривает и обещает, что все будет хорошо.
В провинции родители чаще с тоской рассуждают, что, если скандалить, будет хуже, а вдруг ребенку оценку снизят. Есть общественные наблюдатели? Но ведь у наблюдателей тоже есть дети, им тоже сдавать ЕГЭ, а вдруг их запомнят и тоже оценку снизят… они не хотят рисковать.
С такими рассуждениями мы, конечно, далеко не уедем.
В этом году с ЕГЭ неожиданно приключилась эпидемия неорганизованности (фото: Донат Сорокин/ТАСС)
 |
А ведь я помню, как все начиналось. Я из последних поколений школьников, ЕГЭ не сдававших, но имевших возможность внимать аргументации его сторонников. Мы, в общем-то, хотели ЕГЭ. ЕГЭ был для нас.
Он был не для московских детей, у которых все вузы под боком – он был для провинциальных школьников, которые не имели возможности ехать в дальние города, лично подавать там документы, жить за свой счет в течение всего срока вступительных экзаменов.
В нищие 90-е годы это было особенно важно. ЕГЭ казался спасением. Он мог бы им стать, ведь нет в идее объединения выпускных и вступительных экзаменов ничего особенно нового – и ничего особенно ужасного.
Для того, чтобы превратить ЕГЭ из социального лифта в дурдом, понадобилось всего ничего. Во-первых, возвести ЕГЭ в абсолют (любимый пример Л. С. Айзермана – лозунг, увиденный в одной из московских школ: «Наша цель – ЕГЭ»).
Измерительный инструмент по самой природе своей не может быть целью, но если уж вы сделали самоцелью градусник, вы будете над ним трястись так, будто он сотворен из чистого эфира, и всякое нарушение процедуры обращения с ним – это гвоздь в сердце и полный горечи скандал.
А ведь ЕГЭ сделан не из чистого эфира. Он сделан из человеческих глупостей и опыта, сына ошибок трудных. Он сделан из не всегда понятных критериев оценки.
Он сделан из туманных рассуждений фипишного начальства о том, что «поставленная проблема» и «затронутая проблема», «упомянутая проблема» – это далеко не одно и то же, и, не угадав с формулировкой, вы теряете сразу восемь баллов, тогда уж вам «ни одна комиссия не сможет помочь», поэтому «посмотрите заранее в словаре».
Наконец, он сделан из не вполне ясных первичных и вторичных баллов, в небезупречной природе которых с трудом могут разобраться даже проверяльщики ЕГЭ.
Годами из ЕГЭ выдавливались задания типа «ткни и попади» – на это ушли долгие годы, хотя, казалось бы, их там не должно было быть с самого начала. Но задания «ткни и попади», хотя их с колоссальными трудностями (созданными самим себе на ровном месте) изгоняют из ЕГЭ, словно раковые клетки, проросли в аттестации для 9-х классов.
Мой товарищ, писатель, рассказывает о молодом человеке, который в этом году допытывался у него: все-таки писатель, который пишет для детей, – это культурная или социальная сфера деятельности? Они на ОГЭ по обществознанию должны были выбрать только один вариант ответа, он выбрал, что культурная, но ведь указано, что «для детей», дети – социальная общность, быть может, это неспроста… Дурдом.
И вот когда вы возводите что-то в абсолют и одновременно делаете это что-то кривым и непонятным – все будет очень печально.
И вам в конце концов скажут… нет, не «давайте отменим нашу-цель-ЕГЭ», абсолют не отменяют. Но эту цель лишат главного смысла, единственного благородного смысла. Все с самой благообразной мотивировкой: мы введем туда устные испытания.
Уже сейчас есть вузы, которым высочайше разрешено проводить внутренние вступительные экзамены, а на пленарном заседании Общества русской словесности патриарх Кирилл сказал: «Важно, чтобы в ЕГЭ, который бы не служил единственной методикой определения знаний, был добавлен устный компонент. Ведь личность раскрывается, когда беседует…»
Каждая революция имеет своих бенефициаров. Выгодополучателями Октябрьской были этнические элиты, получившие возможность создавать свои республики, и пролетариат – он хоть и не стал хозяином средств производства, как ему было обещано, но явственно возобладал над крестьянством и над интеллигенцией.
Выгодополучателями революции 1991 года в России были партийная номенклатура и столичная интеллигенция. Им, в сущности, были нужны четыре вещи: частная собственность, свобода слова, свобода выезда за границу, товарное изобилие. И все это было достигнуто, потому что только это и было целью революции.
Зато так и не уничтожена прописка, она лишь названа «постоянной регистрацией». Уничтожена «графа в паспорте» – но никак не само территориальное деление по признаку «доминирующей национальности», столь явно способствовавшее развалу СССР. Это не было сделано, поскольку не нужно было бенефициарам 1991 года.
ЕГЭ изначально был единственной уступкой, которую Москва сделала провинции, нелюбимім ребенком 90-х: его хоть и превознесли всемерно, как выдающееся достижение, устремленное к лучшим западным образцам, однако слепили-то – кое-как, без внимания, без искренней заинтересованности в результате.
Теперь он станет совсем как крошка Цахес: все еще в центре общего благоговейного внимания, только фея Розабельверде уж не расчесывает золотые локоны – единственное, что в нем было хорошего.