Мир накануне. Над пропастью. Или уже в падении. А может быть, и в свободном полете. Смотря откуда посмотреть и как прищуриться.
Белые офицеры прожили во Франции целую эпоху, так и не дождавшись возвращения на родину
Опять же, зависит от того, как прицелиться: через оптический или невооруженным глазом. Можно еще прислушаться, принюхаться и даже притереться к новостям со всех фронтов, но, в общем, результаты примерно схожие: все равно получается то же, что и накануне.
Не совсем ясно только, большая заварушка или заварушка средней руки. И не совсем четко, кто кому будет противостоять: брат на брата или вообще все подряд на всех без разбору.
И вот среди всего этого, в самое обеденное время, когда вокруг мал мала меньше вилками в ножах ковыряют, звонит мне человек из Киева – 1936 года рождения. Он меня нашел через две редакции и одну ассоциацию в защиту русской культуры за рубежом.
Писала я когда-то целых три статьи о крохотной русской церковке в маленьком французском городишечке, где как раз с 1936 года, после жестокой революции, перед страшной войной, обитала «Русская колония»: семьи белых офицеров. Всего около 200 человек.
Построили они в этом городишечке церковь, крохотную, белостенную, с голубым куполoм. Сами деньги собирали, сами строили, сами жертвовали иконы.
Приходили туда все, кто в округе прослышал: и французы, и армяне, и украинцы, и латыши, и даже башкиры, и православные, и католики, и даже протестанты. Отыскались и приходили.
Все толпились, молились и надеялись. Жили тогда еще на чемоданах, верили и ждали: вот-вот уйдут большевики – и можно домой...
Дети росли и офранцуживались. Родители дряхлели и грустнели. Большевики не сгинули. Домой не получилось. В хрущевскую оттепель не выдержал и уехал только один – с женой, тремя детьми и украинской фамилией. И канули все, так и не отыскали их, кому только ни писали, где только ни запрашивали.
Оставшиеся сложили крылья, разобрали чемоданы, дожили целую эпоху, распустив по свету детей. Двое последних старожилов «Русской колонии» ушли в 70-х, и маленькая, намоленная, белостенная, с голубым куполом отошла к местной мэрии в качестве «музея».
До сих пор стоит, белеет, точно парус одинокий. Раз в год, в день национального наследия, привечает туристов. Готовится к реставрации: одна шустрая культурная работница задействовала архитекторов, заручилась поддержкой дизайнеров и теперь желает поднять престиж городишечки, украсив интерьер православной церкви откидными стульчаками, обновив ограду и нарисовав на ней красные маки...
А вокруг сами знаете что творится, и вдали тоже не лучше. Местные случайные украинцы с местными случайными русскими не то что здороваться перестали, а и в одном направлении по противоположному тротуару ходить не желают, воротят нос, скашивают глаз, кривят губу, одним словом, вносят посильную лепту в оборону своей страны.
И посреди такой безвкусицы звонит мне из Киева гражданин 1936 года рождения. Место рождения у него – тот самый городишечко, где в 1937 году построили ту самую церковь. Фамилия у него – та самая, украинская, про которую я писала, что «канули все».
Оказывается, не канули, но тоже разлетелись все трое увезенных родителями из послевоенной Франции в хрущевскую тогда Россию детей. Гражданин 1936 года рождения окончил высшее учебное заведение в Мариуполе и теперь академик, в Киеве. Сестра его – в России. Брат – Бог знает где еще, я с перепугу не запомнила.
Такой замечательный гражданин, просто кипящий доброй энергией! Он, оказывается, уже несколько лет разрабатывал и теперь окончательно разработал очень важный проект, связался с местными властями и поднимает на ноги дальних ответственных лиц.
Он хочет купить у французской мэрии крошечный участок землицы перед русской церковью и возвести там часовенку в память обо всех тех, кто когда-то ждал и не дождался возвращения на родину.
Он хочет сделать в часовне мраморную доску и почтить их всех поименно. Причем все это он не просто хочет, а именно делает, и не один. Еще точнее, весь проект уже профессионально просчитан и сработан киевскими архитекторами и другими нужными специалистами.
Ждут только ответа французских властей. Деньги, между прочим, собирались так же, как когда-то на церковь: с миру по нитке, все от добровольцев. Ко мне, собственно, обратились с благодарностью за старые статьи и предложением посредничества в переговорах с мэрией.
Этот замечательный гражданин сказал, что скоро пришлет на пробу официальное письмо, а связываться с ним лучше (если вообще стоит с ним связываться) по такому-то номеру, потому что завтра он едет с лекцией в Донбасс...
– Так я не понимаю, вы сейчас где?
– Сейчас – в Киеве, а завтра в Донбасс.
– И у вас что же, других проблем в данный момент не наблюдается, нежели тащить за хвост администрацию по поводу установки во французской глуши часовни в память о русских офицерах?!
– Понимаете, я всю жизнь хотел это сделать и только сейчас смог, наконец. Ведь это крайне важно, пока еще живы мы, те, кто помнит и хочет, чтоб помнили другие.
– Но как же революция ваша там... Русские офицеры... И потом, Донбасс, все-таки...
– Это все неважно, это временное явление. Память и честь – явления вечные, сколько ни маневрируй. Понимаете, я должен это сделать. И сестра моя в России убеждена, что надо, что бы ни случилось.
Даже, как говорится, если завтра опять война... Мы смогли вернуться на родину, они – нет. Их нужно помнить, поминать. Нас так воспитали, понимаете, хоть и в эмиграции, у нас стержень: мы точно знаем, что свято, что надо. Понимаете?..
А вы?