Наконец-то свершилось – иллюзия, будто современной китайской литературы не существует, благополучно развеяна. Пока что речь идет только об одном писателе, которого просто нельзя было не издать ввиду оказанных ему высоких мировых почестей, и в самое ближайшее время количество известных нам мастеров слова из Поднебесной вряд ли сравняется хотя бы с количеством читаемых в России японцев. Но, тем не менее, современный Китай все же перестал быть для отечественных книголюбов «бессловесным». Давно пора – ситуация, когда огромная и отнюдь не безразличная нам страна никак не представлена на российском книжном рынке, выглядит все-таки странно.
Ходят слухи, что у тамошних аппаратчиков принято подавать к столу изысканно приготовленных мальчиков
Но еще удачнее, что новейшим полпредом китайской литературы в России оказался не какой-нибудь маловыразительный певец родной природы, интересный лишь обществу русско-китайской дружбы, а большой и оригинальный прозаик. Рассказчик, твердо держащийся национальных корней, но с легкостью преодолевающий культурные барьеры и способный завладевать вниманием любой аудитории. Спасибо Нобелевскому комитету – в этот раз они поступили честно.
Можно долго размышлять о том, какую роль в решении высоких арбитров сыграли неписаные правила очередности стран или же текущее политическое противостояние Китая и Японии, но, как бы то ни было, выбор сделан достойный, и нельзя сказать, чтобы какие-либо определенные внелитературные причины напрашивались сами собой. Примечательно, что писатель Мо Янь – отнюдь не космополит, не гражданин мира и даже не диссидент, а вполне себе аутентичный китайский товарищ (хоть и почетный доктор филологии Открытого университета Гонконга). Шведские господа таких награждают редко. Все-таки искусство (а не его политические или коммерческие суррогаты) еще что-то значит даже в эпоху новой холодной войны, и это не может не радовать.
#{image=668483}Читать Мо Яня – одно удовольствие. Роман «Страна вина», в оригинале увидевший свет в 1992-м и ставший первым полновесным изданием этого автора в России, – размашистый сатирический эпос, энциклопедия китайской жизни, обеспечивающая некитайскому читателю глубокое погружение в национальный быт и вместе с тем производящая тот самый галлюциногенный эффект, при наличии которого обычно начинаются разговоры о магическом реализме.
Следователь по особо важным делам Дин Гоуэр отправляется в провинцию Цзюго, чтобы выяснить, насколько верна информация о чудовищных пристрастиях местной номенклатуры. Ходят слухи, что у тамошних аппаратчиков принято подавать к столу изысканно приготовленных мальчиков, которых якобы специально выращивают на убой. Разумеется, Дин Гоуэр ничего толком не выяснит. Провинциальная жизнь весело сопротивляется рациональному анализу, реальность ускользает, раздваивается и показывает самые дикие гримасы, что далеко не в последнюю очередь связано с постоянными алкогольными возлияниями. В них участвуют все, включая следователя. В сокровенном пространстве Цзюго – по-простецки выглядящем, но беспредельном и бездонном – встречаются карлики, демоны и создатели совершенно безумных кулинарных рецептов. Семейные неурядицы и партийные формальности соседствуют там с выходами в неиллюзорную нирвану, а исторические эпохи цветасто и отчаянно смешиваются.
Параллельно с расследованием, которое ведет Дин Гоуэр, происходит переписка маститого писателя по имени Мо Янь с начинающим автором Ли Идоу, который является специалистом по латиноамериканскому магическому реализму, но в аспирантуре занимается исследованием эмоциональных аспектов виноделия. В общем, впору снова вспомнить добрым словом Нобелевский комитет: озвученная в связи с награждением Мо Яня формулировка насчет галлюцинаторного реализма, посредством которого сказка соединяется с историей и современностью, – не дежурная заумь, а чистая правда.
Так что, зря Эдуард Лимонов в своем блоге припечатывает Мо Яня характерным словом «местечковость», пренебрежительно обзывая китайскую литературу аппендиксом. Побольше бы нам таких местечковых писателей, а то что-то наших высоколобых литературных граждан мира оный мир, за редкими исключениями, в упор не видит. И дело, похоже, вовсе не в его близорукости.