Его проза оказалась на удивление созвучна традиционной американской ноте – пристальному и сочувственному вниманию к «маленькому человеку», жителю глубинки с его сельскохозяйственными работами, семейными заботами и органичной жизнью среди природы (проза Эрскина Колдуэлла, Джона Стейнбека и Уильяма Фолкнера). Этот типаж обычно противопоставлялся невротическому городскому жителю, более зацепленному матрицей обусловленного существования.
Американец в первом поколении
Сароян привнес в этот расклад особую ноту, за которую его, собственно, и полюбили – сочный и лиричный армянский колорит.
Сароян считал себя армянином, живущим в Америке и пишущем на английском языке
Пресловутый «плавильный котел» Америки отнюдь не отменял национального многообразия. Ассимиляционные процессы были затруднены у наций, ориентированных на традиционный уклад жизни. Американские армяне, разумеется, относились к этой категории. Затруднение ассимиляционных процессов, но нахождение внутреннего родства с коренными жителями Штатов прекрасно описано во многих произведениях Уильяма Сарояна.
Он был едва ли не первым писателем из небольшой национальной группы, которому удалось заинтересовать широкого читателя рассказами, основанными на не-американском материале. Сароян считал себя армянином, живущим в Америке и пишущем на английском языке. Единственная потеря, с которой он смирился на этом пути, было ударение в его фамилии, которое перешло на предпоследний слог вместо последнего – СарОян.
Путь к читательскому вниманию был нелегок. Сароян недаром так много писал о бедноте, эта стороны жизни была знакома ему не понаслышке. Отец писателя умер в 1911 году и ребенка на время определяют в сиротский приют. С тринадцати лет Сароян обучается на курсах машинописи, а в пятнадцать бросает школу, бесповоротно намереваясь стать литератором.
В полной мере это удалось ему лишь в середине тридцатых, с выходом сборника рассказов «Отважный молодой человек на трапеции», до этого времени в его активе были лишь случайные публикации и не менее случайные заработки.
Жизнь как повод для рассказа
Происхождение Сарояна провоцировало определенную эксцентричность в его поведении, к которой всегда благожелательно относится пресса. В его случае это был своего рода фирменный знак – папаха на голове, которую он не снимал даже в помещении. Или неожиданные поступки, которые при других обстоятельствах могли быть сочтены вызывающими.
Например, активно обсуждавшийся прессой отказ от Пулитцеровской премии, присужденной Сарояну в 1940 году за пьесу «Время жизни». Обычно мотивировка подобных действий у других литераторов носила политический подтекст. Сароян же просто заявил, что отказывается от премии, потому что не видит в своей пьесе «ничего особенного».
Впрочем, его успех шел в гору и такие жесты «окупались» вниманием публики. Его рассказы, романы и пьесы активно публикуются, киностудии покупают права на экранизацию его произведений. (Заметим также, что по мотивам пьесы «В горах мое сердце» в СССР был снят дипломный фильм Рустама Хамдамова).
Уильяму Сарояну повезло – ему удалось на протяжении всей своей долгой жизни сохранить образ «доброго писателя». Небольшой «налог» на славу – пристрастие к алкоголю и карточным играм – лишь дополняли этот образ, не роняя его в глазах читающей публики.
Проза Сарояна, его рассказы, прежде всего – нескончаемый лирический потом, замешанный на воспоминаниях детства. Критики отмечали своеобразную «наивность», как мощную силу познания мира в его произведениях, недаром героями многих его коротких рассказов становятся дети и подростки.
Это беспроигрышный ход для писателя. Детство было у каждого свое, но его значимые составляющие всеобщи, понятны каждому. Можно просто описывать звуки, который слышит ребенок в течение дня или вспоминать о соседских детях, бабушках и деревьях в саду. При верно найденной интонации это всегда подкупает читателя и «запускает» механизм сопереживания и личных воспоминаний.
Острота зрения и какое-то очень острое ощущение текучести времени, свойственное ранней поре жизни питало талант многих писателей, и Уильям Сароян здесь не исключение. Но особое свойство его прозы, та самая «восточная мудрость» – протяженная медитативность повествования, его изысканная простота. Герои Сарояна загипнотизированы обыденностью, и этот гипноз позволяет увидеть в ней, в самых рядовых и дробных ее проявлениях свет скрытого смысла, который даже не требует осмысления, но одним своим присутствием свидетельствует о том, что этот мир «устроен хорошо».
«Старайся изо всех сил быть живым всей целостностью своего существа», -- эти слова Сарояна вполне относятся к его прозе – рассказам о жизни во всей ее простоте и многообразии.