Кроме того, Габриэле организовала немало международных проектов, таких, например, как конференция «Танцевать в цепях», которая прошла в этом году в Берлине, и где музыканты, переводчики, актеры обменивались опытом исполнения своих произведений. На конференции с ней встретилась корреспондент газеты ВЗГЛЯД Анна Альчук.
- Габи, ты переводила практически всех авторов из концептуального или близкого ему круга: И. Кабакова, В. Сорокина, Д. Пригова, Л. Рубинштейна, П. Пепперштейна. Это был твой личный выбор или так получилось независимо от тебя?
- Можно сказать, что так получилось. У меня часто бывает: сначала что-то неожиданное происходит, а потом это и оказывается моим личным выбором. Так и в случае с концептуалистами.
Благодаря рекомендации моих друзей мне предложили перевести книгу Гройса «Стиль Сталин». А потом предложили рассказы Сорокина. Я уже знала его вещи по публикации журнала «А-Я».
- Так ты первая перевела Владимира Сорокина в Германии? А Бориса Гройса?
- Сорокин был переведен мною на немецкий впервые. Что касается Гройса, это была его первая книга на немецком, и она сразу стала знаменитой. Мне повезло.
Наибольшую известность как переводчице в немецкоговорящих странах Габриэле Лойпольд принес перевод романа Андрея Белого «Петербург» |
- «Петербург» очень многослойный роман. Белый пользуется техникой вагнеровского лейтмотива, а составные части этих лейтмотивов на разных уровнях: это фонетика, ритм фраз, семантика. Все это надо было учитывать.
Если говорить конкретно, например, в этом тексте ударение часто падает на букву «у»: Аблеуховы, Дудкин, Петербург, и т. д. Для Белого звук «у-у-у» символизирует ужас, страх, революционность.
В русском языке это получается естественно, например: я жму твою холодную руку. А в немецком нет таких интересных окончаний, приходится работать только с корнями.
К счастью, выяснилось, что в немецком языке для обозначения страшного в корнях тоже довольно много «у». Может быть, Белый открыл некий общезначимый лингвистический закон?
- Ты работаешь с двумя языками. Не создалось ли у тебя впечатления о преимуществе какого-то из этих языков для художественного высказывания?
- Когда ты переводишь, перед глазами у тебя всегда преимущества того языка, с которого переводишь, по сравнению с языком, на который переводишь.
Тогда оригинал играет всеми возможностями, и ты вынуждена переводить на язык, который обладает лишь частью этих возможностей. В этом случае для меня было показательно сотрудничество с теми, кто переводит с немецкого на русский.
У них та же проблема: им кажется, что немецкий богаче, а мне - что русский богаче. Я использую плюсы родного языка, чтобы сбалансировать утраты, которые претерпевает перевод за счет потери того, что есть только в русском языке.
- В связи с этим что ты думаешь о работе переводчика? Можно ли говорить в этом случае о сотворчестве, о креативной, конгениальной по отношению к оригиналу работе?
- Я бы осторожней использовала слова «гениальный», «конгениальный».
Вообще процесс перевода очень похож на процесс написания стихотворения или прозаического текста. Начало авторского творческого процесса, конечно, отличается от работы переводчика. Однако переводчик в таких подробностях изучает текст автора, что ему может показаться, что это его текст. Он должен оригинал полностью деконструировать, чтобы реконструировать его на своем языке.
- Ты сейчас переводишь собрание сочинений Варлама Шаламова. А до этого Шаламов выходил по-немецки?
- Выходил, но многое переводилось с неполных, цензурированных текстов. Теперь издание выйдет в том виде, в каком его хотел видеть сам Шаламов, то есть в шести циклах, в определенном порядке. Прежде эти пожелания игнорировали и из циклов выбирали, сокращали текст.
Теперь же я перевожу с русского издания, осуществленного наследницей архива Шаламова, Ириной Сиротинской, которая занималась расшифровкой текста.
Теперь издание выйдет в том виде, в каком его хотел видеть сам Варлам Шаламов |
- В Германии восприятию Шаламова мешала фигура Солженицына, потому что для Германии именно Солженицын долгие годы был автором, который писал о ГУЛАГе. Он эту тему как бы закрыл. Трудно сказать, почему это происходит…
Например, сейчас в Германии очень популярен Владимир Каминер (специализируется на описании жизни эмигрантов из России, причем, пишет сразу по-немецки – ред.). Как в свое время Солженицын заслонил собой других авторов, пишущих о ГУЛАГе, так сейчас Каминер заслоняет многих российских прозаиков. Ну, может быть, еще Людмила Улицкая здесь достаточно широко известна.
Для меня, например, Шаламов однозначно интересней Солженицына, мне ближе его концепция. В идеале задача Шаламова состояла в том, чтобы читатель как бы почувствовал себя заключенным.
Это, конечно, невозможно. Во-первых, потому что сам Шаламов писал свои рассказы не в лагере, а много позже; а кроме того, человек в лагере, – они ведь там все голодали, – это почти уже не человек.
Шаламов очень хорошо описывает, во что превращаются люди, когда их гнут, когда они испытывают невыносимый голод и холод. Конечно, читатель в этом случае превращается в подопытного кролика, но и писатель не может до конца выполнить свою задачу, то есть заключить читателя в «концлагерь» текста, потому что память изменяет ему, а, кроме того, в лагере он сам должен был выживать и думал только о том, как перенести страшные морозы, как собрать все крошки, упавшие со стола.
Другая причина невозможности воспроизвести крайний лагерный опыт состоит в том, что реакции человека настолько упрощаются, что писать из его ситуации просто не интересно.
Шаламов пытается выстроить последовательность потери человеческих ощущений: что остается от человека на предпоследнем этапе распада человеческого, что на последнем. Довольно долго сохраняется зависть, но последней уходит злоба.
Человек, по Шаламову, в суровых условиях существует в силу тех же причин, что животное или камень |
Злоба умирает вместе с человеком. Человек, по Шаламову, в суровых условиях существует в силу тех же причин, что животное или камень. Это великая иллюзия, что в трудных условиях человек остается культурным.
Шаламов показывает, как не много времени надо, чтобы слетели все культурные навыки. Интеллектуалы оказываются самыми слабыми. Дольше всего (дополнительную неделю или две) держатся религиозные люди.
Но тут надо иметь в виду, что речь идет именно об экстремальных условиях: условиях золотых приисков Колымских лагерей. Потому что о тюрьме, например, он пишет как о самом счастливом времени своей жизни.
Во время следствия еще совсем молодым человеком в 1929 году он попал на Лубянку, и это были своеобразные университеты. Там он встретился с очень образованными, культурными людьми, которые его поддерживали.
Там были эксперты по многим вопросам, которые по очереди читали доклады, рассказывали о своей жизни.
- Я знаю, что у тебя возникли трудности с переводом блатной лексики в текстах Шаламова. Как ты собираешься их разрешать?
- Это еще не самое трудное. Труднее с типичными лагерными словами, типа «доходяга». Все аналогии, которые можно для этого найти, возникли в нацистских лагерях.
Я не могу их использовать, потому что это означало бы для немецкого читателя, что нацистский и советский лагеря – это одно и то же.
Наверное, что-то буду транскрибировать, что-то комментировать. Может быть, придется придумать какие-то новые слова.
- Габи, если возвратиться к вопросу о современной русской литературе, кто из авторов, кроме Каминера, вызывает сейчас интерес, пусть не у широкого читателя, а, к примеру, у специалистов?
- Многие знакомые редакторы говорят, что в России сейчас нет ничего нового.
- Не связано ли это с политикой, потому что, насколько я знаю, сейчас на немецкий переводится много авторов из Восточной Европы, а после оранжевой революции возникла мода на украинских авторов?
- Это только отчасти так. Русских книг в Германии переводилось всегда очень много, а украинской литературы, например, как таковой для немецкого читателя вообще долго не существовало.
Не знаю, можно ли говорить о буме украинской литературы, ведь если смотреть по названиям, то и сейчас русских книг переводится 80 к украинским пяти. Например, популярный сейчас в Германии украинский автор, Юрий Андрухович, рассказывал, что ему до недавнего времени присылали из Германии письма с адресом: Ивано-Франкивск. Украина-Россия, как будто Украина - область России.
Я сейчас не очень отслеживаю, что пишется в России. Из того, что прочитала в последнее время, мне понравился роман «Все поправимо» Александра Кабакова, вернее, как в нем описан вещественный мир за полвека советско-российской жизни.
Ведь на Западе привыкли думать, что в Советском Союзе моды не существовало, а он показывает, что это не так. Пригов сейчас пишет интересную прозу. Ее даже особенно концептуальной не назовешь, но в ней много фантазии, изощренный язык.
- Одно время ты была одним из лидеров профсоюза немецких переводчиков. Думаю, нашим переводчикам будет интересно узнать, как отстаиваются внутрицеховые интересы их коллегами из Германии?- В профсоюз входит примерно половина работающих в Германии литературных переводчиков, и они всегда могут получить важную для них информацию. Есть сайт www.literaturuebersetzer.de, где можно узнать о гонорарах за ту или иную работу, о переводческих семинарах, стипендиях, грантах. Издательства также обращаются на сайт в поисках переводчиков.
Члены профсоюза всегда имеют возможность получить бесплатную консультацию по авторскому праву. Если переводчик судится с издательством, профсоюз во многих случаях помогает отстаивать его интересы, оплачивая адвоката.
Важно, что за последнее время удалось основать Немецкий фонд переводчиков и добиться от правительства принятия закона по обновлению авторского права, который по идее улучшил финансовую ситуацию переводчиков.