Главная улица – идеальный асфальт, на котором в дождь отражаются портреты президента России и руководителя республики. Всюду висят флаги России и региона. Плакаты «Навеки с Россией» или «Вместе с Россией». В центре новенькие небоскребы и большой храм. На окраинах свежие многоэтажки и подновленные хрущевки. Пыли нет – город убирается исправно. Рестораны и кафе принимают посетителей, «Яндекс. такси» приезжает по мановению клика, 4G-интернет во всех районах города, по паркам и скверам приятно гулять. Вырастают новые поколения, которые помнят гражданскую войну внутри России, но не считают ее врагом.
Если бы 30 лет назад мне сказали, что через треть века я смогу так описать возвращенный в состав России Грозный, я бы не поверил. Этот город в январе 1994-го для мальчика из Тулы ничем не отличался от Сталинграда в 1942-м – картинки были очень похожи.
А сейчас я в Мариуполе. Дорога в город отремонтирована. Вдоль дороги видно большую стройку. Грузовики постоянно подвозят стройматериалы.
Главного человека в Мариуполе видно издалека благодаря оранжевому или салатовому жилету, хотя каску он иногда снимает. Иногда главный человек прячется в разбитом, до черна обгорелом проеме. Потом выныривает, пронося то балку, то оконную раму, то ведро с краской. Он разбирает завалы, сидит в кране, управляет экскаватором, красит решетку вдоль дороги, вставляет стекла, штукатурит, кладет кирпичи, мешает раствор, водит большегруз. Иногда он садится на крыше с приятелями, чтобы перекурить. Если забраться на высокий торговый центр (тоже разрушенный), на крышах пятиэтажек можно увидеть эти посиделки строителей. Перекур – не сын лени. Он законная строчка в распорядке рабочей смены в последние пять минут каждого часа. В 10:00 и 16:00 – перерывы на чай по 15 минут. В 18:30 начинается сдача инструмента, а в 19:00 смена заканчивается. Усталый главный человек бредет домой мимо верениц грузовиков, продолжающих поднимать пыль и по ночам.
Эта пыль приятная. Она не сыплется в подвале сверху от перекрытий, пока люди пережидают артобстрел. Она не поднимается осколками с земли, когда неразорвавшаяся ГРАДина уходит вглубь. Эта пыль скрежещет на зубах, залезает в носоглотку и покалывает глаза, но это мирная пыль от сотен строительных и транспортных машин, которые создают цифры вице-премьера Марата Хуснуллина про километры, квадратные метры, квартиры и дома.
В городе убрали трупы людей, но не машин. Ржавеющие, прострелянные, без покрышек, магнитолы, оптики, сидений, проводки и пластика, они разбросаны по всему городу памятниками человеческой наживе, велящей вытащить из них всё, что можно унести.
Любая искренняя, а не по ведомственной принадлежности, встреча с людьми становится сеансом коллективной работы над травмами. Дослушав меня, женщина говорит: «Вы поймите, нам не социология нужна, а психотерапия». Мы говорим опять, и строится вечный канал связи людей и власти, который создает российский социолог в полевых исследованиях: «Вы там в Москве скажите, нам нужен общественный транспорт нормальный! И чтоб город восстановили!»
Невосстановленные дома – что гнилые зубы. Черные, не подернутые кариесом, а дырявые насквозь – так, что снизу через третий этаж видно небо над пятиэтажкой. Такие не сносят, а восстанавливают перекрытия, подновляют кирпичи в стенах, вставляют чистые белые стеклопакеты и кладут крыши. На иных улицах город улыбается беззубым ртом – целые подъезды в многоэтажках выбиты прилетами. По таким домам видно, как жили люди на разных этажах, где остались то ли обои, то ли краска, то ли фанерная перемычка между комнатами, то ли дорогая дверь, но перекрытия обрушены по всей высоте. Иногда открыв дверь в сожженном подъезде на четвертом этаже, можно увидеть пропасть до подвала. Часть квартир зияет остовом: видно гипсокартонную арку на кухню или металлический каркас для пластиковых панелей в ванной. Ничего человеческого вроде цветов, шкафов, книг и посуды среди этого перетертого бетоном и кирпичами быта здесь не осталось. В подвалах стеллажи стеклянных банок стоят ненужным хламом, охраняя память Плюшкиных – верная примета постсоветского пространства. В соседних закутках оборудованы нары и валяются ящики от гранат.
Улица Николаевская ведет от центра в сторону «Азовстали». Город скалится в небо трубами в центре груд из кирпичей. Несчастная бабка на пустом перекрестке возле одной из них топчется на месте, причитая: «Господи, господи, как же это…» Как и во всех войнах, на улице Николаевской постоянно встречается надпись, казавшаяся ее создателям спасительной. Широкой кистью белой краской выведено поверх отколовшихся досок «ДЕТИ», рядом для убедительности висит игрушечный слон в синих панталонах. Не помогло. У дома нет крыши. Соседний разрушен до основания. Тут целые кварталы выложены кирпичами вперемешку с досками, стеклами и металлом. В километре отсюда строители кладут новые бордюры под стрекочащий миром звук отбойного молотка.
Как и в других городах, по которым катилась война, в Мариуполе хозяева ведут с криминальным миром переписку на заборах. До беды: «Не вскрывать. Есть хозяин!» Или после: «Козлы! Есть хозяин». Разница с другими постсоветскими войнами: появились массовые мобильники – номера пишут на воротах в надежде, что кто-то из мародеров или приехавших сносить строителей позвонит.
В торговом центре нет стекол. Промышленное стекло не похоже на бытовое – оно разлетается не бесформенными осколками, а ложится на пол почти идеально ровными кубиками по сантиметру. Между этажами пока еще не как в странах, где война закончилась 30 лет назад, когда голый бетон подъедает только плесень. Здесь есть что выносить – на третьем этаже целая бригада (их и мародерами уже не назовешь) забирателей срезает проводку. Объявления про необходимость надевать маски и перчатки напоминают, каким счастливым может казаться спокойный 2021 год с его ковидными ограничениями. Язык объявлений – везде русский. На украинском только часть вывесок и документы вроде доверенностей или личных дел, аккуратно лежащих стопочкой, поскольку люди с третьего этажа сюда пока не дошли. У разрушенного магазина «Ералаш» попарно расставлены детские кроссовки. Если не знать историю снимка, он наводит ужас напрашивающимся вопросом: «Это из школы фото?»
На полу лежит «КЕРIВНИЦТВО КОРИСТУВАЧА» (руководство пользователя персонального компьютера), на котором изображена карта Украины до 2014 года. Брошюра похожа на артефакт в компьютерной игре про постапокалипсис. На столе в соседнем бутике, кажется, специально с усмешкой оставлена книжка с названием «Катастрофу можно отменить». Торговый центр разрушен, сожжен, разбит. Он называется «Украина».
Новые дома отмечаются создателями. Как младенцам в роддоме вешают бирку на ручку, чтобы родители не потеряли, так и здесь на торцах огромная надпись, чтобы весь город видел, кто у дома папа: «Санкт-Петербург – Мариуполю». На восстановленных домах в обязательном порядке висит белый щит, где можно прочитать сроки ремонтных работ и название заказчика.
На главной площади летящие вверх голуби, птицы мира. Перед входом колокол на двуязычной опоре: «Peace bell» сохранилось полностью, а на украинской надписи буква отвалилась, и теперь колокол мира – это «дзвiн м ру». Украина остается тут не только в вывесках, но пока и в головах. Я долго рассказываю местной женщине, каким был и стал Грозный, и объясняю, как для России важно не просто войти сапогом, но и полюбиться сердцем, восстанавливая город и приводя сюда страну не только флагом, но и цифровизацией, госуслугами, уровнем жизни. Она слышит плохо. В соседнем помещении опять работает перфоратор.