Один из членов британской королевской семьи, принц Эндрю, был лишен всех своих званий и титулов после того, как вскрылось, что 20 лет назад он воспользовался услугами 17-летней девушки, которую ему предоставил известный сутенер, обслуживавший богатых и знаменитых – Джефри Эпштейн. Скандал говорит о нескольких важных вещах.
На самой поверхности, конечно, лежит очевидный вывод – иметь какое-либо дело с индустрией сексуальных услуг не просто аморально, но и невероятно глупо. Счет, и счет огромный, может прийти десятилетия спустя. Особенно если речь идет о человеке известном, богатом и влиятельном, который просто напрашивается на шантаж или судебные иски.
Сутенеры получают огромную власть над теми, кто оказался достаточно глуп, чтобы воспользоваться их предложениями. Джефри Эпштейн внушал столь сильный страх влиятельным людям, что им пришлось пойти на его «самоубийство» в камере. Но и сами женщины, которых клиенты хотели использовать и забыть, могут вернуться и очень сильно испортить им жизнь. Если обращаться с женщиной как с вещью, она может самым неприятным образом напомнить, что она – не вещь, а человек со своими интересами, со своим гневом и обидой.
Распущенность – это уязвимость, которая будет обязательно использована. Поэтому, например, был вынужден подать в отставку бывший директор ЦРУ генерал Дэвид Петреус – из-за того, что он изменил жене. Это не вопрос строгого пуританства – это вопрос уязвимости, которая для высокопоставленного сотрудника силового ведомства недопустима. Второе, что стоит заметить – это, увы, не вчера начавшийся закат аристократизма. Аристократ – это не тот, кто разбирается в хороших винах. Это тот, кто несет власть как ответственность и служение. Как говорится в прекрасной сказке британского писателя К.С. Льюиса «Конь и его мальчик», «быть королем – это значит идти первым в самый страшный бой и отступать последним, а когда бывает неурожай, надевать самые нарядные одежды и смеяться как можно громче за самой скудной трапезой во всей стране». Обратная ситуация – восприятие власти как возможности добраться до удовольствий, недоступных простым смертным – говорит о том, что человек, каких бы кровей он ни был, больше не аристократ.
Третье – это то, что современное общество пытается сидеть на двух стульях. С одной стороны, оно провозглашает сексуальную свободу и гневно восстает против «гетеронормативизма» – представления о том, что существует нормальная, естественная и должная форма проявления человеческой сексуальности, и это, как считалось во все времена во всех культурах, брак, в котором супруги хранят друг другу верность. Это представление отвергается во имя «свободы», а сам институт брака демонизируется как место страшного угнетения. С другой стороны, оно хотело бы защитить женщин от злоупотреблений.
Но это невозможно сделать одновременно. Отказ от моногамии, как нормы, приводит к тому, что сексуальная близость превращается в товар – им обмениваются, покупают и продают, предлагают или вымогают в качестве взятки, а юные модели становятся таким же престижным объектом потребления, как дорогие машины.
Возникает рынок, на который, с одной стороны, выносится женская привлекательность, а с другой – деньги или услуги, которые могут предложить мужчины. Коммодификация (превращение в товар) сексуальности становится неотвратимой – мужчины, которые больше не считаются обязанными хранить верность своим женам, создают спрос, а на него отзывается предложение.
Дилеры, поставляющие богатым клиентам юных женщин, в этой ситуации столь же неизбежны, как дилеры, продающие машины. Формально это может не содержать прямого насилия – происходит обмен услуг на деньги или другие услуги. Критерий, который предлагают в качестве абсолютного энтузиасты (и энтузиастки) сексуальной революции – добровольность – в этой ситуации неизбежно разрушается. Во-первых, потому что понять, насколько добровольной была связь, задним числом невозможно. Во-вторых, потому что несомненный обман, эксплуатация или косвенное принуждение может и не содержать прямых и легко определимых признаков насилия.
Между прямым насилием с ножом у горла и полной добровольностью образуется огромная «серая зона», когда молодая женщина сталкивается с различными формами обмана, соблазнения и давления, которые не выглядят насилием в буквальном смысле, но ставят добровольность происходящего под большой вопрос. Ситуации, когда мужчина уверен, что все было добровольно, он получил то, что хотел в обмен на деньги или еще какие-то проявления покровительства, а женщина потом вспоминает, что подверглась насилию, в условиях «свободной любви» возникают неизбежно.
Сам принц, возможно, мог полагать, что ему оказывают добровольные услуги – и не видеть в своих действиях насилия. Вирджиния Джуффре говорит о том, что вступила в связь с ним под давлением «прямых и подразумеваемых угроз» со стороны сутенера, Джеффри Эпштейна и его подруги Гислейн Максвелл. Главная улика – фотография, на которой принц запечатлен в обнимку с вполне взрослой на вид и широко улыбающейся девушкой – оставляет неясным, насколько принуждение имело место. Но, действительно, 17-летняя Вирджиния могла иметь причины опасаться этих богатых и влиятельных негодяев, которые использовали ее для того, чтобы приобрести влияние на еще одного богатого и знаменитого человека.
Современная культура «свободы» загоняет себя в неразрешимое противоречие. С одной стороны, совершенно очевидно, что когда сутенер предлагает 40-летнему мужчине 17-летнюю девушку, это преступление. Это явное и очевидное зло. С другой стороны, не совсем понятно, как осудить это преступление, оставаясь в рамках веры в «свободу сексуального самовыражения». Приходится объявлять это «насилием», потому что насилие все еще признается злом.
Чем это плохо? Дело в том, что упор на «насилие» и объявление принца именно «насильником» подразумевает, что если бы существовала каким-то образом уверенность, что все участники ситуации, включая девушку, действовали совершенно добровольно, это снимало бы все вопросы. Все, что делает ситуацию криминальной – это элемент принуждения.
Но проституция – особенно когда в нее вовлекают совсем юных и житейски неопытных девушек – есть зло само по себе, сопровождается она насилием или нет. Неправильно делать секс товаром. Добровольность – необходимый, но совершенно недостаточный критерий правильности. Феминистки, справедливо негодующие на злоупотребления против женщин, все никак не решатся изобрести велосипед. И этот велосипед – моногамия, традиционная семья, где девушка выходит замуж за ее (примерно) ровесника, и дальше они вместе стареют, храня верность друг другу.
Разрушение этой нормы быстро приводит к вещам несомненно дурным – и нам стоит признать, что ее не стоило разрушать с самого начала.