Вчера в Зале церковных соборов храма Христа Спасителя прошло заседание президиума Общества русской словесности.

Молодые люди не понимают, зачем им глубоко изучать русскую словесность

Отчего-то оно было почти закрытым (едва приоткрытым): после вводных и весьма общих выступлений патриарха Кирилла и президента Российской академии образования Людмилы Алексеевны Вербицкой прессу настойчиво попросили из зала.

Что там такого секретного было – не ведаю. Может, и ничего. «Перестраховались».

Однако и за эти 10-15 минут произошло нечто показательное и заслуживающее внимания. Людмила Алексеевна Вербицкая выразила смущение и сожаление в связи с тем, что в тексте резолюции Первого съезда ОРС проставлено двоеточие после деепричастий. Например, так:

Признавая:

– русский язык духовной и нравственной ценностью;

– важность сбережения и развития русского языка и культуры как основы национальной безопасности…

Принимая во внимание:

– традиции изучения словесности в России;

– глубокую заинтересованность общества…

Ну, и так далее. Только пунктов гораздо больше. Двоеточия расстроили Людмилу Алексеевну так, что она посчитала нужным об этом сказать.

И это одновременно поразительно и обыкновенно. Поразительно и обыкновенно, как у нас обращают внимание на сущие мелочи, пропуская слона. Начать с того, что двоеточие здесь – знак факультативный, необязательный. Логика подзаголовка требует, чтобы его не было, – логика перечисления, напротив, требует, чтобы оно было.

Тут же вспоминаются делопроизводственные споры о том, нужна ли в заявлениях точка после слова «заявление»: с одной стороны – оно завершает фразу, с другой стороны – вроде бы заголовок же.

То же самое оформительское буквоедство.

В то время как кричат – кричат из этой казенной и не столь длинной бумаги-резолюции – слова и словосочетания вроде «консолидация и реализация проектов», «принципы координации и экспертизы инициатив», «институт апробации и мониторинга эффективности», «полилингвальность» и «реальная поликультурность»…

Ведь вы с этой самой «глобализацией» намерены бороться, защищать «национальную идентичность» – что ж вы пишете и на каком языке?

На языке безликой бюрократии. Когда на нем говорит Общество русской словесности, призванное быть надеждой и опорой, – это особенно обидно, вдвойне и втройне обидно.

И за эту вызывающую отчужденность стиля никто не будет извиняться.

Хуже того: она проходит с такой легкостью, что остается незамеченной. И, разумеется, не только у пожилых бюрократов.

Недавно я краем глаза зацепила обыденный разговор молодых выпускников ВШЭ, где в каждой фразе мелькали слова вроде «эйджизма» и «триггера». Если вникнуть, в беседе той не было ничего сколько-то сложного – но смотрелась она чудовищно. Ну, или так показалось мне. А ведь эти – еще из лучших.

Необходимо сразу обозначить: я не считаю, что в русском языке не должно быть заимствований. Это не только невозможно, но и бессмысленно для языка империи. Да чего там, империи: если вы хотите язык без заимствований – вам в Исландию. На весьма удаленный остров, где до сих пор с легкостью читают эпос восьмисотлетней давности.

В языке должны быть заимствования. Если и не должны – будут.

Но – и это даже более важно для языка империи – в нем должны работать механизмы перевода. Механизмы создания собственных слов. Родные и красочные русские суффиксы, многозначительные русские приставки.

В советское время это хоть как-то да работало: футбол не превратился в «ногомяч», но у нас есть защитники, и полузащитники, и вратари… И хотя мы не ходим в мокроступах – летаем-то мы на самолетах.

А что делать, скажет мне почтенный читатель. Разве языком можно управлять? (Охотнее всего от обязанности «контролировать язык» открещиваются многие лингвисты, согласные лишь «регистрировать»).

Действительно: около года назад я была свидетельницей поощряемой из Института русского языка им. Пушкина попытки перебороть слово «селфи», заменив его на «себяшку». И хотя порыв я всячески приветствую, попытка – насколько могу судить – не удалась.

Потому что действовать надо не так. Как ни хорош институт Пушкина, есть люди – мы все их знаем – которые едва ли не ежедневно выступают перед огромным числом зрителей и слушателей. Именно они – дикторы радио, ведущие телевидения, ключевые политики (безусловно!) – дают образцы словоупотребления. Именно через них прививаются большинству граждан новые слова.

На самом первом этапе внедрения нового слова людям еще непривычно и механическое заимствование, и перевод, и доморощенное изобретение (на деле, перевод и доморощенное ближе, так как состоят из понятных частей). На этом первом этапе можно задать направление: будет так, а не эдак – дальше включается привыкание.

А вот как именно будет – могут и должны решать ученые-языковеды. Но для того, чтобы ключевые деятели, подспудно влияющие на речь всего населения России, стали слушать каких-то там ученых, есть только два пути.

Первый: они должны этого захотеть. Второй: если они не захотят, их следует обязать.

Как вы думаете, что выглядит невероятнее? Я затрудняюсь сказать. Потому что знаю: они не захотят себя ограничивать. Вообще ни в чем. И их к этому не обяжут.

А не обяжут их потому, что авторитет ученых-языковедов стремится к нулю. И читая тексты, подобные резолюции Первого съезда Общества русской словесности, нельзя не подумать, что в этом есть их собственная вина.

Казалось бы: кто мешал? Уж Обществу-то русской словесности? Оно ведь создано с целями самыми благороднейшими, его возглавил патриарх, а президент обещал всяческое содействие…

Но нет. Инерция. Привычка заимствования и казенщины.

Есть, впрочем, род возражений, на который трудно подобрать ответ. А зачем, скажет мне придирчивый читатель, нам вообще отстаивать свою русскую особость (она же – на бюрократическом языке – «национальная идентичность»)?

Вовсе нам этого не надо, и нечего себя ограничивать, а надо просто жить, «как все нормальные люди».

В Казани в этом году набрали на бюджетное обучение десяток человек – в восьмидесятые их было полторы сотни. Это в Татарстане, где вот только что ночью варварски срезали православный поклонный крест и идет постоянное тихое брожение.

В Татарстане, где то самое «стратегическое» значение русского языка – бесспорно, но откуда многие заинтересованные в этой специальности выпускники сейчас стремятся уехать. Здесь больше нет бюджетной магистратуры для филологов-русистов.

Это, конечно, такой же стратегически-выверенный шаг, как отсутствие магистратуры по отечественной истории в Калининграде – вероятно, чтобы местная молодежь прилежнее занималась историей западной.

Происходит это вроде бы как «естественное течение вещей», но в действительности объясняется годами, десятилетиями сознательного движения в определенном направлении.

Схожие жалобы слышала я в этом году и из других регионов. Молодые люди не понимают, зачем им глубоко изучать русскую словесность. Это не выгодно. Не почетно. Не перспективно. Они – не понимают.

И это, между прочим, в той самой резолюции отражено: она учитывает «озабоченность падением престижа филологического образования,.. снижением мотивации обучающихся к изучению русского языка и литературы».

Но почему такими скучными, безликими словами? Почему с такой никакой интонацией? Почему так все секретно? И – камо грядеши?