Я, страстно следуя своему призванию, начинал сочинительство милой моей душе прозы с рассказов для детей, то есть почти что так же, как начинается в блаженном детстве школьная жизнь. И во времена омерзительно жесткого цензурирования тупо исполнительными жрецами запретов на то, на се, на пятое и десятое буквально каждого из идущих в печать сочинений это не было выбором, позволявшим хитрованно избегать производственных и прочих тем, любезных партийной литературе гнусновато-утопического соцреализма, собственно, успешно уничтожавшего художественные и нравственные каноны великой отечественной литературы России.
Закон обязан предупредить неизбежное возрождение новой цензуры, убивающей сущность литературы для детей
Нет, повторюсь, это было бессознательным желанием заново пережить детство, но пережить не идеализированный его вариант, причем не в образе дворового, с ранних лет крайне озорного хулиганишки и матерщинника, воспитывавшегося не в семье (мать с отцом ишачили с утра до ночи), а во дворе, к тому же в обществе не только будущих инженеров, врачей, генералов и ученых, но и урок-рецидивистов.
К примеру, герой моей до сих пор переиздающейся повести «Кыш, Два портфеля и целая неделя» Алеша Сероглазов не был «дворовой чумой и проказой» вроде меня, и его «щенячья» активность находила выражение не черт знает в каких, подобных моим, шкодничествах и играх – от лапты до футбола на асфальте двора, – но в заботах о семейном мире мамы-папы, в следовании заветам добра и справедливости, попранным приблатненным Рудиком, и в разного рода любознательстве да в любви к обретенному другу – к Кышу, мохнатому щенку.
Мне как автору и в башку не приходило намеренно, в угоду цензуре регламентировать поведение Алеши в школе и в быту, докапываться до «етимологии» пары существительных и одного глагола или щеголять феней, забористыми выражениями, обожавшимися моими погодками, только потому, что они являлись запретными.
При этом мои тексты для детей – и веселые, и авантюрные, отчасти детективные – критика считала «педагогичными, исполненными морального итога, однако лишенными бездушной назидательности».
Однажды с помощью героя новеллы, ученого-антрополога, я, сознавая свое дилетантство, попробовал преподнести мужающим умам и развивающейся психике юных читателей необходимое ей, как считаю, и сегодня толкование одного из основополагающих понятий современной психотерапии и психологии – понятия бессознательного.
Ученый – бывший детдомовец рассказывал «дворовой шпане», отбившейся от рук родителей и ментов о том, что Гомо сапиенс – вовсе не простодушный паинька и врожденный добряк, но что он до сего дня зависит от унаследованных им на долгих путях эволюции черт и рыб, и амфибий, и змей, и зверей; именно поэтому исторически преображаемый на путях просвещения человеческий разум обязан постоянно совершенствовать свою нравственность, называемую совестью, превозмогая порою просыпающуюся в нашей психике зверскость, первобытную ярость и тому подобные аффекты, что, в общем-то, является одной из основных частей содержания человеческой истории.
Моя новелла попала под недремлющее око ответственного секретаря журнала «Пионер», пожилой, мертвенной с виду дамы; мне было строго рекомендовано выбросить рукопись на помойку как вредную антимарксистскую чушь и клеветнический пустячок, пахнущий, понимаете, преступным фрейдизмом...
Воспоминание об одном из анекдотичных в те годы случаев породили во мне разговоры в СМИ и интернете о весьма противоречивых, если не абсурдных последствиях принятого депутатами Госдумы закона об охране детей от всякого рода чертовщины настоящих времен; нет слов, времена наши апокалиптические явно отмечены явлениями, далекими от достоинств высокой нравственности, художественности, а также от традиционной культуры, больше того, далекими и от самого здоровья, с бездумным кайфом подрываемого повсеместной пьянью, куревом, наркоманией, полупорнографичными версиями штампованного секса, рэкетирскими автоматами, культом бесчеловечной силы и огнестрельного оружия, словно бы гипнотизирующего юных граждан, а также доступными им кибериграми с реками кровищи, размозженными бóшками и торжеством накачанной мускулатуры – всех видов разврата, невольными зрителями которых становятся юные граждане, не перечислить.
Защита детям необходима, но неужели, думаю как бывший ребенок, потом сочинитель книг для детей, а ныне старикан, все еще тискающий романы для взрослых, и с невольным ужасом вспоминаю оловянно-цензорское око ответсекретаря журнала «Пионер», зарубившей насущное для детей популярное, невинно изложенное знание о далеком прошлом наших зверообразных предков, – неужели, размышляю, не ясно думским законодателям, большинство которых даже не знакомо с основами обществоведения, индивидуальной психологии и психологии масс, что закон, довольно бездумно что-то запрещающий, что-то ограничивающий, но кое-что допускающий, и наоборот, просто не может, уверяю вас, не породить подобный закон уже готового размножаться с амебной скоростью человекозверя новой, подобной советской цензуры, лихо отрабатывающей свои бабки рыканьем: «Запретить!.. Охранить!.. Не пущать в печать!» – и так далее?
Если свято место пусто не бывает, то место проклято тоже всегда гораздо принять в кресловые свои объятия тупых чинуш цензуры, на корню расправляющихся с детской литературой – литературой страшных сказок, песен о благородных разбойниках, свифтовского и гоголевского смеха, поэмами Пушкина, диккенсовской правдой нелегкой детской жизни, фантазмами Жюля Верна, в романах которого, как и других гениев прошлого, полно жестокостей, предательств, смертей, неуемной алчности – словом, тех грехов и грешков, встреча с которыми будет непременной для юных читателей, а знакомство с которыми по книгам сообщит им полезнейшее, воспитывающее противоядие, спасающее и тело, и душу от всего такого, к сожалению, все чаще и чаще встречающегося в жизни.
Закон обязан предупредить неизбежное возрождение новой цензуры, убивающей сущность литературы для детей, вышедших из младенческого возраста и, увы, уже встречающихся в жизни с различными уродствами, поганящими психику подрастающих поколений.
Источник: Журнал «Русский пионер»