Слово «кризис» в русском сегодня родное. Оно центральное и в политике, и в экономике, но оно и в бытовой речи известно. У нас уже 20 лет господство этого слова. Кризис впервые пришел к нам как кризис перестройки. Это был 1989-й, а может быть, даже 88-й. С тех пор кризис. Потом не стало государства, потом чуть было не стало еще одного государства.
Маркса бы этот вопрос ужасно интересовал: кто платит этой стране за 20 лет жизни в состоянии кризиса?
Сейчас спроси, когда начался кризис, – люди начнут называть разные даты. Эксперты скажут про 2008 год, политические «крейзи» – про приход Путина или арест Ходорковского, извращенные гуманитарии с монархической подкладкой – про 17-й год, мой хороший друг Миша Леонтьев скажет, что проблему создали, когда освободили крестьян. Мы – государство, возникшее из катастрофы и очень этим довольное.
Мы вросли в этот процесс. Возникает вопрос: кто же его обслуживает? Маркса бы этот вопрос ужасно интересовал: кто платит этой стране за 20 лет жизни в состоянии кризиса? Ссылки на нефтегаз не проканали бы, он бы стал искать более значимые основания.
Нет, мы существуем, и очень хорошо. Это экономика, дружок. Экономика извлекает из каждого кризиса определенные ресурсы, которые позволяют ей существовать, организовывать социальные отношения, отношения власти. В нашей стране это происходит за счет именно кризисных механизмов – механизмов создания кризиса или конфликтов внутри кризиса и, самое главное, за счет механизмов страховки от кризиса. Мы – Российская Федерация – гигантское страховое общество по защите от катастроф, причем, что интересно, катастроф прошедших. Мы страхуемся от революций, от гражданской войны, которую видели только в советском кино, от голода, который испытываем, когда пропустили второй полдник, и эти страховки нам с радостью продают. Страховку нам продает государство. Государство начало заниматься этим сознательно и обдуманно с осени 1991 года, даже еще до конца СССР. Называлось это – «нам надо спасти народ от голода и гражданской войны». Это была программа первого правительства Ельцина-Гайдара.
Уже тогда начался ажиотаж вокруг страховок. Моя любимая тема, незабываемая, – бум на рынке стальных дверей в Москве. Одним из видов услуг нашего кооператива «Факт» была подготовка документов для новых кооперативов. Они шли через нас, я это видел, это были кооперативы на создание в основном железных дверей: стальные, пуленепробиваемые, выдерживающие прямое попадание пушки «Большая Берта», двойные, тройные двери с израильским замком, с французскими укрепляющими накладками, с титановыми вставками. Люди ставили эти двери, хотя ровно никто их не штурмовал и не собирался. Не говоря уже о том, что стены при этом от соседей можно было пробить ногой.
Какие из кризисов были естественные или искусственные, трудно сказать, да и что такое искусственный кризис? Он не управляется солнечными циклами. Но риски у нас все время растут. Государство превращается в накопителя рисков с целью продажи вам страховок от уже прошедших кризисов. Вас могут застраховать, например, от дефолта. Кстати, от чего страхует наша власть? От «оранжевой революции», от повторения 91-го года – у вас есть гарантия, что в Лужниках не будет собран митинг в 100 тысяч человек и Немцову не удастся чудесным образом превратить 50 своих сторонников в 150 тысяч. Эта страховка у нас есть.
Государство – монополист насилия. Оно исключает любое насилие, кроме чужого. Наше государство поощряет другое насилие, но встраивает его в свои системы власти. Оно ограничивает эти системы, но когда те уже встроены. Кущевская станица недостаточно продумана в качестве модели. Там ведь произошла «оранжевая революция» – революция сверху, то, о чем мечтают все либералы. Свалилась из Москвы команда, арестовала кучу народу, из которого часть приходится сейчас выпускать, потому что они невиновны, сменила начальство, началась новая жизнь. И у людей исчезло представление о том, что они могут делать. Парадокс – убийцы, насильники в тюрьме, а в станице страшно, непонятно, как быть. Ничего, скоро придут какие-то новые виды насилия, наше государство использует рыночные механизмы как инструменты добавочного создания неопределенности, то есть рисков. А потом вас страхуют от этих рисков.
А на мировом рынке стоит тощий мальчик с ведерком и баллончиком – ведерко нефти и баллончик с газом
А на мировом рынке стоит тощий мальчик с ведерком и баллончиком – ведерко нефти и баллончик с газом. На мировом рынке нас нет. Наша экономика отделена от капитализма, но риски, которые она накапливает, – это и риски капиталистической экономики, и глобальные риски, и внутренние риски.
Поэтому мы – самые азартные игроки в мире. Мы более азартны, чем Баффет, Сорос и даже исландские пенсионеры, которые вкладывали деньги в полностью лопнувшие банки. Потому что наше государство застраховано от всего, что произошло в прошлом.
Источник: Russia.ru