Михалков позировал при нем в качестве наставника и кандидата в регенты. А его подопечный примеривался в Алмазном фонде к российской императорской короне. Впечатления наложились. Пресса без тени улыбки расписывала преимущества России образца до 1917 года, перед СССР, сулила обретение потерянного рая и звала в историческое прошлое.
Первый, блин, комом
Советский милиционер больше не может выступать героем детектива, наследники Дзержинского обанкротились
Политические аналитики цитировали результаты опроса общественного мнения, из которых следовало, что значительная часть населения всерьез желает восстановления монархии. На улицах Москвы замелькали – в Георгиевских крестах и медалях, в уздечках портупей, при шашках, прямо с Дона – станичники.
Заработало Московское дворянское собрание. И как бы между прочим – но нет ничего серьезней вкрадчивости – там и сям говорили о возможном возвращении имущества потомкам дворянских родов.
На этом фоне появление историко-детективных идиллических стилизаций с героем-сыщиком из охранного отделения воспринималось частью идеологической кампании.
Хуже того, романы Акунина в момент своего появления не только показались, но и оказались беллетризированным выражением политической программы влиятельной и совсем не малочисленной тогда части общества.
И еще хуже – историческое прошлое прозы Акунина стремительно реализовывалось в настоящем, агрессивно замещая собой повседневное. Вымысел материализовался.
Возникали и материализовались доисторические названия городов и улиц. Вновь появлялись ушедшие, казалось, что безвозвратно, сословия и институты. По новой разгорались потухшие сотни лет назад военные споры: Мясницкая, Тверская, Санкт-Петербург, булочная Филиппова, война на Кавказе, казаки, земство, Дума, церковно-приходская школа, Солженицын... Прошлое поднялось против настоящего.
Мертвые восстали против живых.
Потеряв себя политически, развинченная экономическим демонтажом, впав в анархию и хаос, страна катилась в доиндустриальную эпоху.
Отколота Украина, Россия закупорена в Азовском море, утрачены Прибалтика, Белоруссия, Казахстан, Кавказ. Россия стояла по горло в каком-то заплесневелом допетровско-екатерининском измерении, соскальзывая во времена Московского княжества.
И только клокотало в телевизоре очередное незабываемое ельцинское «У России будет Балтийский флот!».
Против прозы Акунина сработал эффект, описанный Маркузе в «Одномерном человеке». С исчезновением зазора между вымыслом и реальностью утрачивается пресловутое условное «второе измерение» и, таким образом, вымысел вмазывается в реальность.
Следовательно, перестает быть самим собой.
Попросту – утрачивается. Поскольку реальность коллапсировала, вымысел встал на ее место. Изящная эскапистская проза прозвучала едва ли не с силой консервативного манифеста. По крайней мере, так ее встречали.
Рассуждения были примерно такими: советский милиционер больше не может выступать героем детектива, наследники Дзержинского обанкротились; естественно, что новый герой должен был прийти из благородного (подразумевалось, что досоветского) прошлого. Из пострадавшего сословия.
В таком направлении велись речи, вплоть до полной реабилитации охранного отделения. С противоположной политической стороны последовала ответная реакция. Фандорина третировали, как того и заслуживает настоящий политический враг. И диверсант.
Хотя подлинная проблема с Фандориным на том этапе как раз заключалась в том, что область чистого вымысла, в которой ему предназначалось пребывать, оказалась разрушенной, фактически вывернутой наизнанку и он влип в чрезвычайно раздраженный общественно-политический дискурс.
Первая встреча закончилась недоразумением.
Высокие отношения
С точки зрения пристрастного реализма биография Эраста Фандорина не выдерживает никакой критики |
С точки зрения пристрастного реализма биография Эраста Фандорина не выдерживает никакой критики. Вызывающе неправдоподобна.
Круглый сирота с издевательски краткой водевильной историей сиротства: «матери сызмальства не знал», а отец, разорившись на биржевых спекуляциях, «в одночасье преставился от удара». Выбор профессиональной карьеры вообще никак не замотивирован, и этого Борис Акунин нисколько не скрывает, напротив, в открытую оглашает: «...да зачем его в полицию занесло?.. Все романтика в голове, все таинственных Кордуалей ловить мечтаем».
С момента рождения Фандорин недостоверен – и с точки зрения биографизма, и социально, и психологически, и исторически, и физически. Никакой презумпции ни в чем – чистая фикция. Фантазия, подталкиваемая романтическими побуждениями, взошедшими в свою очередь на «Библиотеке приключений».
В своем роде классическая история вымышленного героя, отправленного автором догонять растворившиеся видения беллетристических миражей и спутавшиеся с ними нравственные идеалы.
Напоминает Дон Кихота на марше в стране рыцарских романов.
Реальный мир уничтожил рыцаря печального образа и тем самым подписал себе приговор. Реальность, пристроившая Дон Кихота в сумасшедший дом, сама заслуживает смирительной рубашки.
В отличии от Дон Кихота, Фандорин – победитель в индивидуальном зачете. В континууме прозы Акунина он наделен тайными знаниями, сокрушительными боевыми навыками, у него хитрый пистолет герсталь; и слуга Маса выручает сыщика из многих передряг прямо-таки с волшебной эффективностью, не сравнить с неуклюжим Санчо Панса.
В силу решительного перевеса экипировки, как материально-технической, так и магической, Фандорин побеждает всех своих врагов, точнее, всех встречающихся ему врагов. Преступников. Но борьба с преступностью – это, разумеется, чисто внешнее, поверхностное занятие.
Главное для сыщика-романтика – поиск подлинного, совершенного, идеального. Разоблачая конкретную ложь преступления, поправляя несовершенства нравов, уничтожая встречное зло, Фандорин старается не ради победы уголовного кодекса или правосудия, а ради правды, справедливости, гармонии, любви и добра.
По этому по большому счету Фандорин всегда терпит поражение. Проигрывает с треском, с донкихотской обреченностью. Печаль на его челе и ранняя седина – печать горьких разочарований и серебряный нимб печального образа.
Остальной список родственников сироты Эраста самоочевиден: это Шерлок Холмс, Эркюль Пуаро, Филип Марлоу, патер Браун, Ниро Вульф с Арчи Гудвином и даже мисс Марпл.
У каждого (или от каждого) Фандорин что-то взял (или получил). Он пользуется дедукцией Шерлока Холмса, коллекцией человеческих типов мисс Марпл, социальной проницательностью Марлоу, энергией Гудвина, методом все решающей в последний момент театрализованной очной ставки Вульфа.
Скепсис патера Брауна, как водится, помогает разоблачать шулеров, навязывающих мистическую игру в сверхчеловека с колодой крапленых позитивистских карт, упрятанных в рукаве благородной английской благотворительницы, а здравый смысл великодушного гуманизма (чтобы свести дебет с кредитом, спишем гуманизм на Пуаро, – надо же как-то сбыть француза из нашего списка) помогает победить оскалившийся религиозный фанатизм.
Сходство между Джеймсом Бондом и Фандориным существует, но оно поверхностно. Только внешнее.
Оба – тайные агенты спецслужб. Оба – на жалованье у государства. Пользуются необыкновенным успехом у женщин, сибариты, бонвиваны, гедонисты, любители путешествий.
Сказочно удачливы в азартных играх (здесь ударение на слово «сказочно»), физически неуязвимы, прекрасные стрелки, непобедимы в рукопашной. Живут в мире побед, приключений, свободы, удачи и шампанского.
Во время прохождения службы, как говорится, во время работы обоих постигла трагическая утрата любимой и единственной. Эта роковая потеря обеспечивает навечно респектабельное холостяцкое алиби, надежно покрывающее сладкие нежные радости средневозрастного джентльменского промискуитета.
Все выше, и выше, и выше
Однако же Фандорин, в отличие от 007, далеко не прилежный слуга царю. Личная свобода и даже прихоть стоят для него на первом месте. Личное представление о том, что справедливо и что достойно, а вовсе не формальные служебные обязательства определяют характер его решений и поступков.
В сравнении с Фандориным 007 – рядовой карьерист. Шестерка. Два ноля. А с момента победы феминизма над кадровыми приоритетами администрации британской разведки – просто подкаблучник. Агентишка какой-то. Скажут: «Убей!» – убьет. Наш не такой. Фандорин, если не понравится, все бросит и уйдет в отставку, а то и вообще укатит в Америку.
Фандорин ближе к принцу Флоризелю. Чудак, искатель приключений ради приключений, благородных забав ради благородства, поединка с неслыханным злом во имя никем не виданного добра. Независимый от всех условий и условностей и тем более от реальных обстоятельств.
Создатель Фандорина – Борис Акунин расправляется с реальностью в романах куда последовательнее и радикальнее, чем сам Фандорин уничтожает злодеев-преступников.
Слишком высокие претензии к человечеству несовместимы с жизнью – человек не выживает в разреженном горнем идеальной добродетели. У обычных людей упорный идеализм чреват крушением надежд, сломанными крыльями, неприятным цинизмом, одинокой закуской в вечернее время и, как следствие, горечью похмелья в утренние часы.
Скажем сразу, до такой степени Фандорин не пострадал. Он вообще практически не пострадал. Всегда готов к подвигам. Идеально свободный – ни жены-детей, ни родных и близких, ни строгих социальных обязательств, ни земных привязанностей.
Странствующий рыцарь в вечных поисках истины, похищенной и спрятанной под покровом очередного преступления.
Интеллектуал, решающий классическую задачу, выявляющий подлинное и поражающий ложь и фальшь. Мыслитель, кудесник и воин. Все доблести в одном флаконе. Гулянка без похмелья.
В своих романах Борис Акунин с безоглядной смелостью, хотя и с пристальным вниманиям, следуя традиции, вывел рафинированный образчик типичного романтического литературного героя, достоверного настолько, насколько может быть достоверен принципиальный вымысел, гордящийся своим благородным фиктивным происхождением.
Благополучная буржуазность последних российских лет переозвучила приключения сыщика на новый лад.
Сановитые физиономии самодовольных миллионщиков, пофыркивающих из лоснящихся лимузинов и поплевывающих на тех, кто не украл совсем или украл меньше, чем они, – на растерянных «лохов», людей, которых они, собственно, и обокрали, – фрагмент уникальной социально-психологической картины, на которой оборзевшее преступное стяжательство, вдобавок серьезно больное манией величия, гордо позирует на фоне поддавшихся, сдавшихся ему миллионов людей, подцепивших комплекс неполноценности из-за того, что они никого не заказали, не ограбили, не зарезали и никому не дали на лапу.
Смотрясь в безудержный вымысел приключенческого романа, скованная по рукам и ногам расчетом, корыстью, ложью, притворством, страхом, заботой о завтрашнем дне, самозакрепостившаяся реальность находит свою свободу: Фандорин оставляет блестящую карьеру из принципа – новый начальник вызывает у него презрение; не играет в карты, потому что обладает талантом всегда выигрывать, а пользоваться заведомым преимуществом нечестно; отказывается от половины гонорара в пользу небогатой старушки, хотя по условию мог бы забрать себе все; бескорыстно (т.е. даром) рискует жизнью, чтобы спасти крестьянских детей от рук религиозной фанатички; раскрывает секрет сделки, сулящей ему немалые деньги, т.к. считает коммерческий секрет бессовестным, а наживу за доблесть он не считает вовсе.
И если в жизни ничего подобного не бывает, хуже от этого только жизни.
Больные на всю голову российские Толстый и Тонкий играют друг с другом краплеными картами в поддавки. Чего стоит одна только лингвистическая раздача – «когнитивный диссонанс» (слыхали?!), – хотя речь идет всего-навсего о вульгарной зависти, купившей себе вид на жительство, красивое имя и права, у прогнувшейся до некроза кишки общественной науки.
Отступив от актуального общественно-политического дискурса в область чистого вымысла, фандориана нанесла этому дискурсу удар. Сила его как неотразима, так и неопасна – она поражает лишь воображение. Чистота, случается, колет глаз, но можно и потерпеть. От стыда никто пока не умер.
Фандорин – герой без страха. Никто его не боится.