Говорить о картине, которую повторяют минимум раз в год и знают все, невероятно сложно, хотя главного, я полагаю, о ней так и не сказано. Сериал так известен, настолько значителен и столь важен, что вошел в общий культурный контекст, в анекдоты, предания, разоблачения, выяснения того, «а был ли Штирлиц?» И все это отвлекает нас, масса ненужных подробностей заслоняют, как водится, главное.
Любовь не терпит сентиментальности, она выше страха и жалости и полнее страдания
Я не претендую на киноведческое или культурологическое объяснение феномена потрясающей популярности сериала Лиозновой и не стану уточнять исторический контекст – все это уже сделано.
Мне кажется важным, особенно сейчас, когда наше противостояние с Западом с каждым днем становится все более тяжелым, рассказать о том, что, на мой взгляд, представляет собой один из главных русских фильмов – выстроенный как явно антизападное послание (еще бы, нацисты пытаются договориться со странами антигитлеровской коалиции за спиной СССР, ведущим самую великую в своей истории войну).
«17 мгновений весны», политический, шпионский, военный шедевр, учит нас высочайшему, подлинному гуманизму. В более практическом смысле сериал учит нас любви.
Чтобы понять это, не нужно даже отдельно слушать музыку Микаэла Таривердиева (хотя она, безусловно, удивительно проста и деликатна, что совершенно не свойственно картине этого жанра), хватит и того, что ни одного по-настоящему безобразного нациста в «17 мгновениях» нет.
Миляга Мюллер в исполнении Леонида Броневого – лучший пример этого странного для 1973 года отношения к палачам и карателям, но ведь и Бормана Юрий Визбор играет не как убийцу, а как интригана, которого, в общем, можно понять.
Плох лишь Клаус, суетливый Иуда, со всеми остальными можно смириться, сжиться, оказаться в одном кабинете и не выстрелить в упор. Штирлица оправдывает миссия, но у зрителя миссии нет – ему нет дела до того, будет ли Мюллер жить. Но очень хочется, чтобы жил.
Это – возлюбите врагов ваших, простите грешника, но ненавидьте грех. Мы – великая цивилизация, мы не рвем глоток и не выпускаем кишки, мы – хирурги, а не мясники, а потому в игру «ах ты нелюдь» играть категорически отказываемся. И отпускаем украинских солдат, уверенных в том, что на своей гражданской они воюют с нами, домой. Это так же странно, как не желать Мюллеру смерти, но такова природа русского мира. И милость к падшим призываем, и пусть падшие лишь тявкают заливисто в ответ – что с них возьмешь, в самом деле?
Любви в «17 мгновений весны» так много, и она расставлена, как сети, в которых запутываешься так, что забываешь задать вопрос о том, а нужно ли было проводить свидание с женой именно так, ведь можно было уединиться – у Штирлица есть для этого возможность, он все-таки человек на высокой должности, и определенная степень свободы ему гарантирована.
Нужно. Ведь иначе любви понадобилось бы много лишнего: слова, касания, снятый китель. Лиознова оставляет любовь обнаженной настолько, что кажется, будто бы время должно остановиться для всех, кроме этих двоих – чтобы они все-таки подошли друг к другу через ряд замерших статистов.
Любовь – это ведь когда все статисты, просто какие-то люди, пусть замрут, пусть бы пропали – не важно.
Мало того, «17 мгновений весны» – еще и о том, как жертвовать, любя, как быть мужественно готовым к тому, что завтра – из-за сквозняка, схода лавины, катастрофы – все закончится, и потому так тонко и высоко все то, что длится прямо сейчас. Потому оно и не закончится, к слову. Потому Господь и не принимает жертву Авраама: если ты даешь положить ребенка у открытого окна и отправляешь пастора Шлага на лыжах, ты уже победил. А вы говорите, хамон.
Любовь не терпит сентиментальности, она выше страха и жалости и полнее страдания.
Штирлиц, пекущий картошку, держит в уме 9 Мая 1945-го, о котором знали Юлиан Семенов, Татьяна Лиознова и Вячеслав Тихонов: все, что происходит, все эти мелкие хождения из кабинета в кабинет, рапорты, бумаги, не заслоняет главного – истории. Любовь как часть истории требует отсекать все ненужное, оставлять всю суету суетой – потому сериал так плавно, медленно снят. До Парада Победы еще далеко, торопиться некуда, и если и можно что-то сделать с этим мгновением – так это прожить его достойно.
Любовь – это самая высшая форма человеческого достоинства.
Сегодня, говоря о любви, нам рассказывают, как соблазнить и удержать, хотя объяснять стоит лишь одно: как прощать, растворяться, жертвовать, зная, что ты прав, и не сдаваться, как жить в истории и после нее.
Очень жаль, что мы все-таки не умеем так.