Когда мне было 12 лет, я в Париж не ездил. Максимум – в порт, через улицу, воровать с ребятами арбузы с баржи. Спал я на раскладушке, уроки делал за обеденным столом, накрыв его газетой. Я сейчас сижу в комнате один. Если бы здесь находился еще кто-нибудь, я бы, наверно, с ума сошел.
Извините меня, пожалуйста, за мои неправильные воспоминания
Туалет у нас был в центре двора. Когда туда заходишь, нужно было постучать дверью, чтобы крысы разбежались. Крысы бегали по ногам, резвились. Ходить нужно было осторожно, чтобы не вступить в дерьмо. Но, как ни старайся, все равно вступишь. Нам никто не говорил, что это плохо. Так жили все. Все выносили горшки по утрам. Когда я в 30-градусный мороз сидел в туалете с голой задницей, я боялся, что меня крыса укусит за попу.
А у парадного подъезда стояли открытые мусорные баки, из-под них круглый год текла зловонная жижа, над ними кружилась густая стая жирных мух размером с воробьев. Во всех домах висели липучки от мух, их заменяли ежедневно.
Никто из нас не ощущал никаких неудобств – так жили все, другой жизни мы не знали, нам не с чем было сравнивать. Все это воняло. Днем и ночью, летом и зимой. Но мы к этому привыкли и не замечали. Ведь в других дворах было то же самое. Во дворах, на улице, в стране. Запах дерьма для меня до сих пор символизирует Родину. Почему не додумались выпускать для эмигрантов такие духи «Ностальгия»?
Зимой мужчины носили теплые байковые кальсоны, женщины – такие же байковые трико до колен. В них целый день находились на работе в жарко натопленных помещениях, в них же спали, в них же занимались сексом.
Белье меняли раз в неделю, в бане, по субботам. Видимо, все люди сильно пахли, особенно зимой, да и летом, в 30-градусную жару, но это мог заметить только человек из другого мира.
Унылым серым тоскливым дерьмом были заполнены магазины. Это не то что надеть – подойти было страшно. Магазины оживлялись раз в месяц, в последний день месяца, когда «давали» импорт. Одежда была символом престижа, ее надо было доставать. Прилично одетый человек, то есть не в совковом дерьме, сразу выделялся. Сразу было понятно, что это – человек, умеющий жить, обладающий связями.
Унылым серым тоскливым дерьмом были заполнены радио, газеты, ТВ, книги. По радио целыми днями передавали «песни советских композиторов» с еврейскими фамилиями. Но то был другой мир – Москва. А в Киеве моей молодости было запрещено все, кроме естественных отправлений.
Доставать нужно было все – лекарства, книги, еду, одежду. Все, кроме хлеба.
Вы, уважаемый читатель, разумеется, жили не так. У вас, разумеется, была отдельная квартира с ванной и туалетом, а колбасу и сыр вы покупали в гастрономе без очереди. Или вам привозили пайки домой с икрой и сервелатом. Извините меня, пожалуйста, за мои неправильные воспоминания.
Слово «еврей» было неприличным. Говорить на идиш на улице – все равно что голым выйти. В районной библиотеке сохранилась энциклопедия Брокгауза и Ефрона, статья «Евреи» была там вырвана с корнем. Учительница Полина Ароновна, сильно картавя, говорила, что в СССР все народы живут дружно – узбеки, татары, киргизы. Татар и киргизов в классе не было, евреев было пол-класса, но про евреев говорить было не принято.
Так что не верьте старым мудакам, которые говорят, что раньше все было лучше. Раньше все было намного хуже. Раньше не было интернета, Комеди-клаба, дискотек, ночных клубов, сальса-клубов, ста каналов ТВ, пейнтбола, женских и мужских журналов, компьютерных игр, МР3, Живого Журнала, газеты ВЗГЛЯД, психологических тренингов, презервативов со вкусом клубники. Да и обычные надо было доставать по большому блату.
А теперь – простая логическая задача. Если сегодня лучше, чем вчера, то завтра будет как?