Несколько лет назад замечательный поэт Всеволод Емелин написал стихотворение о похоронах Леонида Брежнева, заканчивавшееся словами: «Не Брежнева тело, а юность мою вы мокрой землей закидали».

Стихотворение немедленно сделалось безумно популярным – вдруг оказалось, что поколению тридцатилетних и тех, кто чуть старше, давно хотелось, чтобы кто-нибудь связал их бурное настоящее с тем прошлым, которое, кажется, отстоит от современности гораздо больше, чем на двадцать лет. Фильмы про Электроника и Алису Селезневу, Алла Пугачева под куполом цирка в «Новогоднем аттракционе» с импозантным Раймондом Паулсом за роялем, мороженое по сколько-то там копеек, пепси-кола в продолговатых бутылочках, которые продавались в фирменных киосках с крутящейся кубической конструкцией на крыше, и главное событие детства – отмененные уроки, заплаканная учительница, траурная линейка в школьном дворе, классическая музыка по телевизору и, через два дня, протяжный гудок соседнего завода, сливающийся с сигналами автомобилей и речных судов.

В достаточно посредственной книжке модного писателя Иванова «Географ глобус пропил» воспоминания героя о похоронах Брежнева едва ли не самый пронзительный эпизод; герой должен включить на траурной линейке кассету с соответствующей музыкой, но по ошибке включает ABBA (кстати, да, ABBA, конечно. И еще Boney M, непонятно зачем заехавшие в СССР), случается скандал, мальчик убегает домой…

А я не помню похорон Брежнева. Когда он умер, мне было два с половиной года, и если в моем городе и гудели заводы и пароходы, то мне это как-то не запомнилось. Пепси-колу гораздо более отчетливо помню уже в пластиковых бутылках по 0,6 литра. «Гостью из будущего» чаще смотрел на DVD, чем по телевизору, «Новогодний аттракцион» видел не в 82-м, а в 98-м, когда его повторяли. С творчеством вокально-инструментальных ансамблей знаком потому, что в середине 90-х их записи стали переиздавать на аудиокассетах, а не потому, что плясал под эту музыку на танцплощадке в пионерлагере. В пионерлагере я, кстати, тоже ни разу не был.

Иными словами, я прекрасно знаю ту эпоху, по которой ностальгируют тридцатилетние, но это не моя эпоха, чужая.

Детство моего поколения пришлось на чуть более поздние времена, на горбачевскую перестройку. И восприятие тех времен мы в большинстве тоже позаимствовали у старших, чаще всего у родителей, потому что они-то прекрасно знают, как Горбачев развалил страну и какой кошмар повсюду творился.

Специально задумываться о тех временах как-то не приходилось. Ну перестройка и перестройка, ничего интересного. А недавно мне в руки попала подшивка «Московских новостей» за 1989 год. Открыл – и зачитался.

Дело не в тогдашней публицистике – она до неприличия наивна и ничего, кроме улыбки, не вызывает (например, прекрасная статья молодой журналистки Евгении Альбац о Кашпировском: Кашпировский на своих сеансах предлагает пациентам слушать его с закрытыми глазами, и публицистка гневно восклицает: мы, мол, и без Кашпировского семьдесят лет прожили с закрытыми глазами, доколе?!). Дело в Большом Стиле той эпохи, а стиль, если присмотреться, был по-настоящему большим.

Вывод советских войск из Афганистана, 1989 год (фото ИТАР-ТАС)

Конечно, все дело в самих по себе событиях тех времен. Любое из них, случись оно сегодня, гарантированно стало бы первополосной темой газет на месяцы вперед, а тогда все темы были первополосными, и никто об этом, кажется, не задумывался. Блокада Арменией железной дороги, связывающей Азербайджан с внешним миром. Масштабнейшие забастовки шахтеров в Донбассе и Кузбассе. Министр культуры Латвии, уже упомянутый выше Раймонд Паулс, – первый беспартийный министр в стране! – переводит рижские театры на хозрасчет. Кооператор Артем Тарасов объясняет, откуда у него взялись миллионные доходы (и, кстати, опровергает существующую до сих пор легенду об огромных партвзносах, выплаченных им с этих доходов, – Тарасов не был членом КПСС и, соответственно, взносов платить не мог). В Ташкенте афганские студенты, обучающиеся там по обмену, устраивают погром на рынке, есть жертвы, в город приезжает министр внутренних дел Афганистана, чтобы лично расследовать случившееся. Из самого Афганистана в феврале выводят «ограниченный контингент». Президиум Верховного Совета амнистирует всех советских солдат, сдавшихся в плен душманам (тогда их еще не называли моджахедами) и даже перешедших на сторону противника. В конце года – рушится Берлинская стена, в Чехословакии (тогда еще единой) происходит бархатная революция.

Еще, конечно, апрельские события в Тбилиси. Конечно, Съезд народных депутатов. Конечно, рок-музыка. Конечно, Маргарет Тэтчер – главный друг советского народа в целом и советской детворы в частности (репортаж о девочке из детдома, получившей письмо от британского премьера).

Отдельная история – тогдашние советские медиа. Каждый месяц сообщения о том, что «Московские новости» начинают издаваться в европейских столицах. Лондон, Париж, даже Афины. К концу года запускается эстонское издание газеты в Таллине – название города пишется по-новому, с двумя «н» на конце, и это тоже отличительный знак времени.

Раймонд Паулс – первый беспартийный министр в стране (фото ИТАР-ТАСС)

По сравнению с нашими временами захватывает дух от масштабов происходящего. Где проходит нулевой меридиан, не написано, но почему-то кажется, что он проходит именно через Москву, через Пушкинскую площадь, на которой стоят стенды со свежими номерами «Московских новостей».

И начинается самая настоящая ностальгия. Потому что – да, в магазинах ничего нет, летом из продажи исчезает даже мыло, во многих регионах по-настоящему льется кровь, появляются беженцы, в крупных городах бесчинствуют бандиты (их еще называют рэкетирами), но все это меркнет по сравнению с теми перспективами, которые открываются перед страной. Вот-вот наступит долгожданное завтра, и тогда…

«Завтра» наступило без нескольких дней пятнадцать лет назад. Перестройка закончилась августом 91-го. Все получилось совсем не так, как все ждали. В спорах об «обновленном Союзе» точку поставила Беловежская пуща, последний Съезд народных депутатов закрыли танки Таманской и Кантемировской дивизий, рэкетиры перестали стесняться наименования «бандиты», и о бандитах стали петь песни по радио. Выпуски «Московских новостей» в европейских столицах не дожили даже до нового, 1992, года. Началась совсем другая история. И никто уже не вернет того перестроечного детства.

…Осенью 89-го журнал «Знамя» опубликовал странную повесть одного писателя-эмигранта о своем детстве. Тогда модно было писать о сталинских временах, не смолчал и тот писатель. Сталинские времена, по умолчанию чудовищные, в его повести представали до слез трогательным детством. Детством, от которого осталась только купленная в комиссионке советская офицерская шинель. В этой шинели писатель бродил по эмигрантскому Парижу, вспоминая послевоенный Харьков. Не клеймил ужасного Сталина, а просто вспоминал.

Повесть называлась «У нас была великая эпоха». Повесть раскритиковали и не поняли. Писатель с годами превратился в маргинального политика, оказавшись глупее своих книг.

Так вот. У нас тоже была великая эпоха. И мы, поколение детей перестройки, явочным порядком сменяя поколение детей похорон Брежнева, пропускаем мимо ушей все проклятия в адрес того времени, потому что детство никогда не заслуживает проклятий.