Полтора месяца назад по случаю юбилея Госдепа США газета ВЗГЛЯД писала о том, что на протяжении десятилетий после создания Соединенных Штатов отношения между Вашингтоном и императорским Петербургом были просто прекрасными. Причем это касалось не только политических элит, но и общественного мнения в самом широком смысле. Два совершенно разных государства, две мало похожих друг на друга нации сдружило наличие общего врага – Великобритании.
Это благообразие стало омрачаться на рубеже 1880–1890 годов, и, что самое интересное, процесс оказался почти что не связан с внешней политикой и конкуренцией. Можно даже сказать, что русских и американцев поссорил меж собой один конкретный человек – журналист Джордж Кеннан.
Он неоднократно бывал в России, лично участвовал в прокладке телеграфа из США к нам – и в общем и целом был в числе тех, на чьей «народной дипломатии» держались отношения двух стран. Все изменилось после того, как журналист посетил сибирские каторги, подружился там с революционерами – и с тех пор стал громогласным противником власти русского царя.
Дело не ограничилось бесчисленным количеством статей о злодействах императорского режима. Как настоящий американец, Кеннан привнес в свою деятельность изрядную долю шоу.
«Он стал разъезжать по Америке и читать лекции. Выходил на сцену в кандалах, одевался каторжником, посредством волшебного фонаря показывал разные ужасы и плел невероятную чепуху на Россию», – вспоминал российский дипломат Петр Боткин – родной брат лейб-медика семьи Николая II, расстрелянного в подвале дома Ипатьева.
Джордж Кеннан (фото: общественное достояние)
|
Эмоциональные выступления Кеннана привлекли к себе огромный интерес. Именно тогда в американском обществе стал формироваться образ России как тоталитарной, жестокой, отсталой, дикарской страны. Это сильно контрастировало с теми представлениями о ней же, что господствовали в США совсем недавно.
Прежде народовольцев – убийц Александра II – американские элиты считали злодеями, теперь же о них стали отзываться как о романтиках, героях и борцах со злом. В Америке будто разглядели, что политическая система в России принципиально отличается от таковой в США, и стали требовать от Петербурга реформ – конституции, свободы прессы, свободы совести. Другими словами, принятия американских ценностей.
Даже удивительно, насколько это напоминает современность.
К моменту русско-японской войны подобное отношение к российскому государству в интеллектуальных кругах США стало всеобъемлющим. Над этим старательно работала организация «Общество друзей русской свободы», созданная американскими интеллектуалами под впечатлениями от рассказов Кеннана. А для самого журналиста настоящим «звездным часом» стала так называемая Карийская трагедия, прогремевшая на весь англосаксонский мир.
Эта трагедия неразрывно связана с деятельностью Андрея Корфа – генерал-губернатора огромной на тот момент административной единицы империи, Приамурья, фамилия которого оставила заметный след в топонимике российского Дальнего Востока. Корф был храбрым военным и талантливым чиновником, много сделавшим для развития вверенного ему региона и не чуравшимся различных нововведений. Но при этом он терпеть не мог политических заключенных – народников-цареубийц, и проявлял в их отношении изрядную жестокость.
Тут нужно оговориться, что положение каторжан-революционеров – друзей и знакомых Кеннана – было гораздо более комфортным, чем их «коллег» из числа уголовников. Они крайне редко подвергались физическим наказаниям и нечасто принуждались к по-настоящему тяжелой работе, что носило на себе печать сословности русского общества – все же политические заключенные, как правило, происходили из среды образованных и небедных людей. Корф же скидок не делал – ни на страту, ни на гендер.
В 1888 году генерал-губернатор лично инспектировал золотодобывающую Карийскую каторгу – довольно знаменитую в те времена, поскольку из семи ее тюрем одна предназначалась для политических, тех самых народовольцев. Заключенная революционерка Елизавета Ковальская отказалась встать перед Корфом, за что была отправлена в длительное и строгое одиночное заключение – беспрецедентный вид санкций для женщины.
Это спровоцировало целую цепь событий – протестов, голодовок и противостояния с администрацией, которая, в свою очередь, тоже со смутьянами не миндальничала, а особо свирепствовал жандармский офицер Масюков, комендант политзеков. В один из дней подруга Ковальской, народница Надежда Малаксиано то ли дала, то ли попыталась дать Масюкову пощечину, после чего ее перевели в уголовную часть каторги – для женщины наказание опять же беспрецедентное.
Однако и этого Корфу показалось мало. Он был боевым генералом и исходил из неписаной традиции, по которой получивший пощечину от женщины офицер должен подавать в отставку. Случай с Масюковым стал последней каплей, переполнившей чашу генеральского терпения, после чего он издал инструкцию, легализовавшую применение к политическим заключенным розог. Малаксиано назначили 100 ударов. И это было совсем уже «за гранью».
Экзекуция состоялась. В знак протеста Малаксиано совершила самоубийство. Ее примеру последовали другие женщины-каторжанки, а вслед за ними и мужчины, которых на это вдохновил польский революционер Феликс Кон.
Законодательство современной России не позволяет нам описать способ, которым политические заключенные Карийской каторги попытались свести счеты с жизнью, поэтому мы не можем объяснить и того, почему из более чем 20 попыток к результату привели только шесть. Погибли двое мужчин и четыре женщины, включая Малаксиано. Фридрих Энгельс, который исключительно брезгливо относился и к России, и к славянам вообще, откликнулся на ее смерть следующей репликой:
«Подвиг этой удивительной русской молодой женщины никогда не забудется. Трагедия на Каре достойна открыть историю жизнеописания святых героев и мучеников за революцию».
По тому, что новость о трагедии в далеком Забайкалье дошла до известного немецкого философа в считаные дни, понятно, что скандал вышел колоссальным и без преувеличения международным. Особая заслуга в этом принадлежит именно журналисту Кеннану, благо ему доводилось бывать на Карийской каторге, и произошедшие там события он воспринял близко к сердцу.
Советская историография единодушна в оценке этого человека как искреннего и убежденного борца с «самодержавным террором». К тому же склоняется и большинство американских историков, хотя существуют мнения, будто бы Кеннан использовал свою антироссийскую пропагандистскую деятельность для получения денег и славы. Как бы там ни было, после Карийской трагедии интеллектуалы США окончательно убедили себя в том, что Россия – бесчеловечная тирания, бесконечно далекая от американских представлений о справедливом государстве.
Огласка трагедии оказалась столь широкой, а акции солидарности с карийскими заключенными столь многочисленными, что Петербург был вынужден признать «перегибы на местах».
Наказывать уважаемого служаку Корфа не стали, но экзекуции в отношении политических заключенных и женщин были запрещены специальным указом, а Карийская каторга лишилась тюрьмы для народников и впоследствии была расформирована.
Корф умер спустя три с половиной года после описываемых событий, согласно некоторым свидетельствам – прямо на балу, а его могила в Успенском соборе Хабаровска в 1930-х годах исчезла вместе с собором.
Елизавете Ковальской на момент смерти было уже за 90 – она умерла в эвакуации в годы Великой Отечественной войны, как и Феликс Кон, успевший побывать при Советах главным коммунистом Украины и главным редактором таких изданий, как «Мурзилка» и «Красная звезда».
Что же касается журналиста Кеннана, то он умер в 1924 году, проклиная большевиков и призывая Вашингтон к более деятельному участию в свержении советской власти.
Его внучатый племянник Джордж Фрост Кеннан, назначенный послом в Москву в 1952-м, уже через полгода был объявлен персоной нон грата и «заклятым врагом СССР». И ведь действительно был им, так как исходил из того, что сотрудничество с коммунистами невозможно – только глобальное противостояние.
Этого Кеннана считают одним из главных архитекторов холодной войны – того состояния отношений между Россией и США, которое теперь кажется естественным. По крайней мере, сложно представить, что взаимодействие между двумя странами может вернуться ко всеохватывающему дружелюбию, которое было перечеркнуто перформансами Кеннана-старшего, но все-таки когда-то было.