С точки зрения каждого, кто сравнительно тесно соприкасался с французской политической культурой, происходящие сейчас по всей территории Пятой республики массовые беспорядки не являются чем-то из ряда вон выходящим. И уже тем более они не могут восприниматься как предвестник общего кризиса или обрушения политической системы французского государства. Даже если эта система, как сейчас, находится в состоянии очевидного упадка. Решение острых вопросов через массовое насилие является важнейшей частью политической традиции Франции, имеющей свои истоки в глубине веков. Для французов сражаться с полицией и крушить все на своем пути так же естественно, как естественно для американцев грабить соседей и магазины в случае стихийных бедствий, а для русских – с подозрением относиться к любым инициативам правительства.
И совершенно безразлично, кто бунтует на улице – недовольные режимом или отдельными его проявлениями, пенсионной реформой либо проявленной властями частной несправедливости. Ответ и способ «выпустить пар» во Франции всегда один – погромы и поджоги, столкновения с представителями правопорядка.
Правительство Эммануэля Макрона, кстати говоря, постоянно практикует такой способ взаимодействия с населением. Стоящие за этим безмозглым «вундеркиндом» банковские и промышленные круги совершенно не волнует судьба мелких магазинчиков и даже торговых центров, которые громят сейчас в Париже и других городах.
За последние годы массовые беспорядки стали явлением еще более обычным, что помогает правящим кругам Пятой республики следовать своим курсом, не опасаясь системной угрозы со стороны политических противников. Мятежи «желтых жилетов», недовольных пенсионной реформой, или, как сейчас, расовые бунты не могут ничего изменить в ситуации, когда любая организованная оппозиция разгромлена коррупционными скандалами.
Однако при всей привычности Франции к такого сорта эксцессам предугадать конечный результат всегда сложно. И в истории были случаи, когда массовые выступления завершались серьезными корректировками политической системы. Другими словами, возникший в эти дни бунт может привести к чему-то существенному, если на улицу выйдут другие слои населения.
Если дело зайдет слишком далеко, то при фактическом отсутствии политических партий, способных перехватить власть, самым захватывающим стало бы обращение к военным. Хотя и они за последние годы сильно придавлены правительством – в самом начале президентства Макрона несколько авторитетных военачальников были отправлены в отставку, а авторитет армии серьезно пошатнулся на фоне провалов постколониальной политики в Африке.
Но пока беспорядки, охватывающие все больше городов, – это еще не вызов системе. Они традиционно имеют одновременно расовую и социальную природу. Расовую, потому что уже в который раз основную массу активно бунтующих составляет молодежь пригородов, населенных выходцами из бывших французских колоний в Африке. Поводом, как мы знаем, стало убийство полицейскими молодого человека в парижском пригороде Нантер. Парня алжирского происхождения застрелила дорожная полиция после отказа подчиниться ее требованиям.
Поскольку все эти французские пригороды, как и их обитатели, являются еще и бедными, социального во всем происходящем не меньше. Проблема неспособности Пятой республики решить вопрос интеграции граждан с другим цветом кожи является хронической. Предыдущие массовые беспорядки, в основе которых лежит эта проблема, были в 2005 году, хотя сейчас масштаб происходящего уже больше. То, что движущие силы и проявления недовольства не изменились, показывает, что за 17 лет не было сделано ничего.
Да, собственно говоря, решать проблему никто и не собирался. Максимум, что делало правительство, – это мониторинг положения в бедных пригородах для того, чтобы понять границы бунта и масштабы полицейских сил, необходимых для его изоляции от остального общества.
Между тем само французское общество постепенно погружалось в экономический застой и политическую апатию. В первую очередь это сказалось на поведении тех, кто всегда был основой сравнительной стабильности государственного устройства. Традиционный средний класс мелких собственников был во Франции опорой политической системы начиная с Великой революции 1789 года. Они в свое время снесли королевский режим и через серию революций XIX века установили наиболее удобный для себя режим.
В современных условиях эти люди уже не играют существенной роли. Свойственная большинству развитых стран атомизация, распад общества на поглощенных только своими делами «атомов»-индивидуумов ведет к исчезновению коллективного действия. Когда гражданин все свои текущие проблемы может решить самостоятельно, ему становятся не нужны политические партии или сильные профсоюзы.
А это значит, что в стратегической перспективе гражданин становится беззащитен перед теми, кто контролирует государственный аппарат, и одновременно он теряет веру в то, что может что-либо изменить. Яркий показатель здесь – победа Макрона на прошлых выборах не потому, что он хорош, а в силу отсутствия других сильных кандидатов.
Сейчас во Франции складывается парадоксальная ситуация – режим Макрона не видит перед собой конкурентов, но и сам не располагает общественными силами, на которые может положиться. В результате внутренняя политика во Франции все больше превращается в сохранение власти и купирование угроз любым способом при все более апатичном населении. Мобилизация на волне противостояния с Россией во Франции невозможна. Это не Польша или Прибалтика, где граждане готовы терпеть многое лишь из ненависти к восточному соседу. Французы не чувствуют со стороны России никакой угрозы.
Сколько продлится такое положение, сказать трудно. Но чем дальше заходит дело, тем выше вероятность того, что в итоге последует какая-нибудь полномасштабная катастрофа.
Для России все происходящее сейчас во Франции – это важный урок, относиться к которому с высокомерием было бы неправильно.
Во-первых, потому что российское общество также не свободно от объективных факторов, способствующих индивидуализму. Спасением в этом смысле является наличие внешних угроз и необходимость общего военного усилия, от чего совершенно избавлен современный Запад. Сейчас, как и в прошлом, военное дело может быть самым сильным объединяющим фактором.
В-вторых, через пару десятков лет миграционная проблема может стать актуальной и для России. Мы, конечно, представляем собой многонациональное общество, и традиционно проблема интеграции мигрантов у нас никогда не присутствовала. Однако это означает, что у нас нет привычки взаимодействия с иными этническими и религиозными группами, которые на протяжении веков не были частью российского социума. И в том случае, если демографические проблемы заставят Россию более активно привлекать мигрантов из мусульманских стран бывшего СССР, от властей и собственной мусульманской общины потребуется много усилий для интеграции новых граждан.
Пока эта проблема решается лучше, чем в европейских странах: количество представителей второго поколения мигрантов, способных получить образование и сделать карьеру в России, статистически больше, чем, например, во Франции. Но есть основания думать, что такое достижение является результатом нашего «имперского наследия», то есть отсутствия сильной культурной разницы между Россией и, например, Центральной Азией. Сейчас наши соседи, источники миграционных потоков, медленно двигаются в сторону архаики, снижается присутствие там русской городской культуры. И лет через 20–30 мы можем столкнуться с мигрантами, которые будут уже сильно отличаться.
Наблюдая за Францией, нельзя не думать о том, какие уроки можно извлечь для России.