30 лет ГКЧП – хороший повод обратиться к прошлому, которое не отпускает нас и еще долго не отпустит. Разговоры о ГКЧП нередко тонут в деталях и домыслах: кто как себя вел в эти жаркие дни августа 1991 года, знал или не знал президент СССР Михаил Горбачёв о планах «путчистов», были ли на самом деле далеко идущие планы или члены Государственного комитета по чрезвычайному положению действовали спонтанно, под напором эмоций, из страха потерять свои должности, и т. п.
Но важнее разобраться, какие у нас существовали исторические альтернативы, что еще можно было спасти, а что уже нельзя, как события 30-летней давности влияют на нас теперь, какой урок извлечь из них на будущее.
СССР был динамично развивающейся империей (чего стоит хотя бы первый спутник и первый же полет человека в космос). Но происходило это в силу набранной в первые послевоенные годы инерции и экстенсивного развития. Уходили старые, проверенные кадры, а новая номенклатура всё меньше верила в высокие идеалы социализма и всё больше думала о себе, своих благах и привилегиях. Ее качество снижалось, она оказывалась неспособной к рациональному управлению, всё чаще отвлекалась на нелепые и чересчур затратные проекты, на помощь странам «социалистического выбора» и т. п.
В конечном счете всё это закончилось застоем и геронтократией, вводом войск в Афганистан и всеобщим товарным дефицитом, безумной гонкой вооружений и реальным страхом ядерной войны. К середине 1980-х СССР, наряду с США, оставался ведущей сверхдержавой, но качество жизни советских людей сильно уступало американскому. Время для реформирования системы было упущено, но его еще можно было наверстать.
Тут и появился Горбачёв. Новый молодой генсек, словоохотливый, открытый, энергичный, выгодно отличался от кремлевских старцев эпохи «застоя». Ему поверили, и популярность Горбачёва поначалу была совершенно феноменальной. «Перестройка была обращена к людям, – пишет сам Горбачёв в своей последней статье в журнале «Россия в глобальной политике». – Ее целью было раскрепостить человека, сделать его хозяином своей судьбы, своей страны. Мы, инициаторы перестройки, знали, что люди, получив свободу, проявят инициативу и энергию созидания».
Но другие люди, получив свободу, проявили энергию разрушения. Всё самое темное и злое, что таилось в них, не находя выхода, вырвалось наружу, как только власть распустила вожжи. На советских граждан со страниц газет, журналов, книг обрушились селевые потоки «страшной правды» о Родине и ее недавнем прошлом. Их убеждали, что советская страна – тюрьма народов, что она должна покаяться в ужасных преступлениях и пасть на колени перед «цивилизованными странами», перенять их «общечеловеческие» ценности, сам западный образ мыслей, а народам СССР лучше разбежаться по своим углам.
Люди привыкли верить СМИ, тем более «свободным» СМИ, и жадно впитывали этот яд. Советский народ, создавший своим умом, талантом и трудом могущественную сверхдержаву, отстоявший ее в войне и в мире, всегда воспринимал себя как народ-победитель. Но эту веру в себя, более сильную, чем любая другая, способную свернуть горы, у него отняли.
Можно ли было обратить развал? Без сомнения. До конца 1989 года исторической альтернативой оставалась широкомасштабная авторитарная модернизация, структурная перестройка и построение эффективной рыночной экономики при сохранении направляющей роли партии, как это сделали китайские товарищи.
Но сама советская партократия страшилась авторитарной модернизации больше развала страны, так как понимала, что рискует остаться не у дел. Она мечтала конвертировать власть в деньги, свои высокие кабинеты – в бизнес-джеты. Ее вполне устраивал действующий лидер, плоть от плоти, кровь от крови старой системы, его невозможно было заподозрить в диктаторских замашках. Именно поэтому никакого «ГКЧП» в то время не возникло, дело ограничивалось неопасным лидеру брожением. Горбачёв знал толк в аппаратных играх.
В этом трагедия СССР постсталинской эпохи: из раза в раз за решение задач колоссальной значимости брались люди, по своим человеческим, интеллектуальным, профессиональным качествам совершенно для этого неподходящие. Отсюда все страдания народа, его огромные потери и ужасный, но закономерный крах в конце.
В 1990 году собрался Съезд народных депутатов, которому по Конституции прописали всю власть в огромной ядерной сверхдержаве. Серьезно: всю. Разделение властей? Системы сдержек и противовесов? Профессиональное представительство? Нет, не слышали. Съезд мог принять к своему ведению любой вопрос и решить его простым голосованием. И это называлось «демократизацией советской политической системы», а все несогласные или сомневающиеся скопом объявлялись «противниками перестройки». Страна вместо того, чтобы работать, прильнула к экранам телевизоров и смотрела всю эту бесконечную говорильню.
Важнейшие вопросы не решались, исторические вызовы не получали должного ответа, а весь перестроечный пар уходил в свисток. Именно тогда и начался процесс обесценивания и дискредитации демократических институтов власти. Народ, хотя и верил демократам, всё более воспринимал их как бесполезных и опасных болтунов. К лету 1991 года весь перестроечный энтузиазм сошел на нет, на смену ему пришла депрессия. В головах людей царила жесточайшая разруха. Именно о такой писал в свое время Булат Окуджава:
Вселенский опыт говорит,
что погибают царства
не оттого, что тяжек быт
или страшны мытарства.
А погибают оттого
(и тем больней, чем дольше),
что люди царства своего
не уважают больше.
Итак, людей методично отучали уважать свою страну и тем самым делали слабыми перед свалившимися на нее испытаниями. Былая популярность генсека, а теперь и президента, стала иллюзорной. Его больше ценили за границей (и было за что), чем внутри страны. Один за другим ему отказывали в поддержке прежние горячие сторонники. Для одних он был чересчур радикален в своих «демократических» преобразованиях, для других – радикален недостаточно. И для всех – слишком слаб!
Он правил только по инерции, как условно-компромиссная фигура среди усталости, смятения и ослепления. Уже даже и не правил, ибо реальная власть стремительно ускользала из его рук, а только дрейфовал по течению, тщетно пытаясь удержать на плаву свой тонущий корабль, союзный Центр. Один за другим он упускал все реальные шансы на спасение, а вместо них, как утопающий, хватался за соломинки иллюзий. Всенародный референдум о сохранении СССР весной того же года оказался шагом к неизбежному крушению страны – ведь если вы действительно хотите сохранить свою страну, вы не будете вносить хотя бы толику сомнения, «а надо ли?», в умы ее граждан.
В те дни, недели, месяцы идеи разворота и переворота, смещения генсека-президента и отказа от зашедшей в тупик политики перестройки – эти идеи носились в воздухе, о них говорили повсюду и вслух. Грузинский националист Шеварднадзе, которого Горбачёв, придя к власти, сделал главой советской дипломатии, в 1990 году со скандалом ушел в отставку, объявив, что «грядет диктатура». Вопрос был только в том, кто, когда и как решится воплотить подобные идеи в жизнь. Решились люди с трясущимися руками из ГКЧП, последние, кому бы стоило за это браться.
Сегодня, 30 лет спустя, не так уж важно, был ли Горбачёв с ними в сговоре. Неважно, кто кого в итоге предал. Неважно, на что всуе надеялись неловкие «путчисты» – всё это уже неважно, ибо историческая альтернатива спасения Советского Союза была безнадежно упущена намного раньше. Важно, что в итоге проиграли все – от первого и последнего президента СССР до самого обычного ее гражданина. Все, кроме тех, кто сумел подсуетиться в эту переломную эпоху и монетизировать ее.
Главный урок ГКЧП заключается в том, что спасать страну нужно не тогда, когда она уже потеряна в сердцах людей, а тогда, когда они дорожат ею, отождествляют себя с ней и готовы сами трудиться для ее возрождения.