Притча о слепцах и слоне хорошо описывает распространенный подход к интерпретации реальности. Разумеется, на наши оценки оказывают воздействие наш опыт и наши травмы. А также способы работы с ними. Даже у слепцов есть своя, так сказать, оптика. Несколько более репрезентативное представление о реальности тоже возможно: достаточно не игнорировать чужой опыт и чужие травмы. Это, если угодно, разница между концепциями «Ад – это другие» и «Другие – наше отражение». Последняя для нас куда менее комплиментарна.
Концептуализация реальности как борьбы внутреннего добра с внешним злом – наиболее привычный способ утверждения системы ценностей. Это, наверное, вполне логично для государства, находящегося в жестокой конкурентной борьбе, но это же становится и личностной установкой. Забавно, что представление наших либералов о самих себе до боли напоминает расхожий образ России в современном мире, который принят в среде патриотов, а либералам кажется не то заслуженным, не то анекдотичным: «осажденная крепость», «санкции», «кругом враги», «нас никто не любит» и т. п.
Поляризация ценностей предполагает маркеры свободы/тюрьмы, рабов/свободных граждан и т. д. А так как реальность состоит не только из либералов, но даже не только из либералов и патриотов, возникает поле нравственной относительности. Одному тюрьма – это свобода, другому свобода – тюрьма, а третьему взгляды первых двух – сущий ад. Тут договориться о понятиях бывает сложно: это хорошо, но… а это плохо, но… Либералу здорово, патриоту – карачун. А казалось бы, что сложного? Папа и мама, наверное, почти всех и почти одному и тому же в детстве учили: не лгать, не воровать, не предавать, не бояться, не обижать слабых и мыть руки перед едой.
Но жизнь идет, и идеалы начинают проходить поверку реальностью. Если говорить правду одному, надо соврать другому; чтобы помочь, нужно предать; чтобы выиграть, лучше промолчать. Идеалы – плохой путеводитель по реальности: Дон Кихотом можно восхищаться, но кому охота им быть? Дон Кихотом хорошо казаться: ветряные мельницы требуют виртуальной борьбы. А ритуальная техника виртуальной борьбы заключается в одержании нравственных побед. И вот это нравственное победобесие начинает напоминать то самое, которое инкриминируется «безнравственному режиму».
Империя революционной страсти, танки стыда, ракеты покаяния, колонны блогеров: кто там шагает правой? Левой! Левой! Левой! Ад – это ограниченность, что следует из самой его идеи. И ограниченность весьма неприятная. Но свой маленький личный адок люди ухитряются обустраивать весьма комфортно и свободно – это вам не Россию обустроить. Задыхаться от ужасов режима на Патриках, бороться с ним на им же финансируемой радиостанции, по-цветаевски мечтать о революции (которая, очевидно, воспринимается как оружие избирательного поражения) – это модно.
 |
Я, разумеется, не о людях, которые действительно страдают, и чья жизнь связана с настоящими лишениями. Я о мире виртуальной борьбы и виртуальных страданий. Страдания, если помните, это еще и жанр частушек: «Хорошо страдать на печке – ножки в тепленьком местечке». Не то чтобы это типично российский феномен. 1968 год во Франции или 2020-й в США – та же самая история. Утверждать, что нигде нет поводов для протестов – глупо. Они всегда есть. И, пожалуй, должны быть. Овощное существование тоже ведет к протестам. Сначала романтиков против филистерства.
Как и у всех людей, аппетит у романтиков тоже приходит во время еды. Сперва речь заходит о свободе от скучных норм, потом свобода требует жертвоприношений, агнцев и козлищ. Смысл протестов, очевидно, в утверждении системы ценностей. Как с девочкой, которая вышла перед «космонавтами» с Конституцией. Девочка ее, видимо, читала невнимательно, или не поняла, но это было очень благородно и красиво. Конституция (кому к сожалению, а кому и к счастью) дает одинаковые права и правым, и левым (с какой бы стороны их не оценивать). И на протесты, и на свободу от них. Об этом одинаково склонны забывать и «либералы», и «патриоты». Потому что системы ценностей не совпадают. А почему они не совпадают? Потому что жизнь – борьба.
В биологии гомеостаз обозначает функцию самосохранения системы. Борьба с режимом – гомеостаз одних, борьба с протестами – гомеостаз других. Системы разные, принцип работы один. 1917 год поменял одну систему на другую. Полюса поменялись, принципы функционирования – нет. Любая система создает свою мифологию: система власти – мифологию побед, система оппозиции – мифологию ее поражений. Одни не отменяют других, но каждой системе нужно выставить реальность в собственном свете. Не выставишь свет – «картинки» не будет.
И вот тут в нашей реальности возникают сплошные анекдоты. Понятно, что история – как конструктор Lego: собрать из нее можно что угодно, была б фантазия. Но когда в результате тренировки мелкой моторики из ловких рук прогрессивного мыслителя выходит кентавр с хорошим лицом, задницей розового пони и на пьедестале от памятника Дзержинскому, поневоле задумываешься: то ли эти руки растут далеко от головы, то ли место для рефлексии – проклятое. В данном случае передаю свое неутихающее впечатление от очередного эпохального пассажа Дмитрия Быкова.
«В 20-е годы при всех их минусах, при всем их железном военном коммунизме, продразверстке, концлагерях и прочих мерзостях, она, по крайней мере, возникла после крушения чудовищно глупой, чудовищно устаревшей, чудовищно проворовавшейся, насквозь гнилой диктатуры, насквозь гнилой автократии. Со смертными казнями, с измывательствами, с идиотским милитаризмом. Всё это кончилось. И после этого настала пусть недолгая, пусть иллюзорная, но все-таки свобода. У нас не была разрушена Бастилия – своя Бастилия осталась, и, более того, новые Бастилии начали строиться. Но тем не менее русская революция все-таки вдохновлялась идеей о том, что предельное, дошедшее до абсурда зло будет наказано. А долго терпеть его, вечно жить в ощущении, что нам так и надо, что мы ничего другого не заслуживаем, и что это и есть наша историческая судьба – большего растления трудно представить себе», – поведал поэт и гуманист.
Видимо, о Февральской революции и том, у кого именно украли власть большевики, Быков в принципе забыл. О разогнанном Учредительном собрании, заложниках и т. д. Подумаешь, какие мелочи, правда? Сменился бы концепт, а история все стерпит. «У меня самого есть друзья» из другого лагеря, которые высказывают похожие мысли насчет советских прогрессоров – разве что апеллируя не к свободе, а к свинцовым прелестям социализма. Как человеку традиционной либеральной ориентации, мне с ними приходится мириться. Собственно, я не имел бы ничего и против воззрений Быкова («у каждого свои недостатки»), если б речь не шла о реальности и системе ценностей («при всех концлагерях – свобода»). Государственникам было свойственно проповедовать примат государственного, либералам – общечеловеческого.
В нашем доме у облонских давно все смешалось: говорят «свобода», подразумевают диктатуру «демократов» (что у «либерала» на уме, у «патриота» на языке), говорят «тюрьма» – ведут речь о самом либеральном режиме в истории России (ведь нет предела совершенству и не все познается в сравнении), негодуют против подавления своей оппозиции и радуются репрессиям по отношению к чужой – почему бы и нет? Солянка, сэр! Солянка из идеалов вместо системы ценностей.
Человек имеет право на любые взгляды и любые вкусы. Но когда он полагает их претендующими на некую идеологию, то и спрос с них как с философской системы – по критерию внутренней непротиворечивости. Если речь у вас о свободе не для избранных, а для всех, давайте посмотрим, как ваши тезисы монтируются между собой и с реальностью. «Русская мысль совершенно не применяет критики метода, т. е. нисколько не проверяет смысла слов, не идет за кулисы слова, не любит смотреть на подлинную действительность. Мы занимаемся коллекционированием слов, а не изучением жизни», – сетовал Иван Петрович Павлов в 1918 году.
«Заставив пролетариат согласиться на уничтожение свободы печати, Ленин и приспешники узаконили этим для врагов демократии право зажимать ей рот; грозя голодом и погромами всем, кто не согласен с деспотизмом Ленина–Троцкого, эти «вожди» оправдывают деспотизм власти, против которого так мучительно долго боролись все лучшие силы страны», – написал Горький через две недели после Октябрьского переворота. Правда, что Быков, написавший о нем книгу, этих слов никогда не слыхал? Не читал «Окаянных дней» Бунина, дневников Зинаиды Гиппиус? Думаю, нет: Быков знает все. Кроме того, о чем вспоминать не стоит.
Концепт у прогрессивной интеллигенции меняется сейчас так круто, что даже неловких мысленных движений ей совершать не страшно: с одной стороны, в День Победы мы должны стыдиться того, что наше чудовище победило фашистское, с другой – в 1917 году добро победило «предельное, дошедшее до абсурда зло со смертными казнями, с измывательствами, с идиотским милитаризмом». Как эти дикие когнитивные конструкции проглатывает прихотливая публика? С хорошим интеллектуальным аппетитом. Нравственное победобесие – не чета безнравственному: хоть за абсурд, лишь бы против тирана. Кто не с нами, тот против нас.
«Я помню мои студенческие годы. Говорить что-либо против общего настроения было невозможно. Вас стаскивали с места, называли чуть ли не шпионом. Но это бывает у нас не только в молодые годы. Разве наши представители в Государственной Думе не враги друг другу? Они не политические противники, а именно враги. Стоит кому-либо заговорить не так, как думаете вы, сразу же предполагаются какие-то грязные мотивы, подкуп и т. д. Какая же это свобода?» – вопрошал академик Павлов. Это не свобода, это собачий рефлекс.
Наверное, лучше слушать сумбур вместо музыки революции. Лучше жить во времена фарса, чем в эпоху трагедии. И нравственный закон, и история – что дышло. Когда энциклопедически образованные люди несут ахинею, за которую и участникам ток-шоу стало бы стыдно, а их аудитория почтительно внемлет, чтобы не замечать наготы властителей дум (мало ли какое новое платье у нашего короля), только и хочется спросить: кто там и какой пропагандой зомбирован?.. «Либералы» отличаются от Бурбонов тем, что всему научились и все забыли.