Замедление темпов экономического роста для многих политиков и экспертов оказалось неожиданным. Оно наступило, несмотря на стабильно высокие цены на нефть, устойчивый рост американской экономики и отсутствие каких-либо ощутимых потрясений на европейских рынках. При том критическом уровне социальных обязательств (прежде всего пенсионных), которые взяло на себя правительство, переход к практически нулевому росту становится угрожающим.
Провал российских либеральных реформ был запрограммирован с самого начала
Важнее даже другое. История России демонстрирует, что рост на уровне «около нуля» не свойственен нашему менталитету. Мы можем либо расти и развиваться высокими темпами, удивляя весь мир, либо столь же стремительно скатываться вниз.
Разумеется, я не претендую на то, чтобы нарисовать полную картину случившегося с нашей экономикой, скорее это некие «штрихи к портрету». Хотелось бы, прежде всего, обратить внимание на саму идеологию проводимых в последние 20 с лишним лет либеральных реформ и ее последствия. Эта идеология стала причиной не только очевидных провалов в экономической политике, но и того состояния глубокой апатии, безнадежного эгоизма, отсутствия «образа будущего», высоких целей и ясных перспектив, в котором сегодня пребывает российское общество.
Утопию – в жизнь!
Начиная с конца 80-х годов прошлого века вплоть до наших дней экономическую и социальную политику определяют деятели, которых можно назвать прозападными либералами, а если говорить об экономической составляющей их идеологии – либеральными монетаристами.
Эти люди организационно не оформлены: они могут работать в структурах власти или пребывать в оппозиции, принадлежать к разным политическим партиям и движениям и т. д. И между тем следует говорить именно о некоем сообществе, поскольку то мироощущение, которое объединяет этих людей, гораздо важнее всего того, что их разъединяет. Эти люди говорят на одном языке, наполненном хорошо понятными им аллюзиями, метафорами и цитатами из любимых ими литературных произведений, у них сходное мироощущение, им комфортно в обществе друг друга, у них нет стилистических разногласий, хотя есть политические. Они понимают друг друга даже не с полуслова, а скорее с мимолетного взгляда, подобно членам каких-то экзотических меньшинств или тайных обществ. История великих революций прошлого наглядно демонстрирует, что такого рода сплоченные малые сообщества порой оказывают на общественные процессы значительно более сильное воздействие, чем формально организованные многочисленные партии, движения, профсоюзы и т. д. В общественной жизни, как и на войне, действует принцип, сформулированный Петром I: «Не множеством воюют». Вот почему было бы ошибкой недооценивать возможности прозападных либералов по причине их малочисленности.
В качестве желаемого «образа будущего» либеральные реформаторы в свое время избрали предельно идеализированные западные либеральные демократии, в которых роль универсального регулятора играет «свободный рынок», якобы способный согласовать и уравновесить самые разнообразные интересы, существующие в экономике, в обществе и во власти. Такой рынок, по мысли прозападных либералов, следовало внедрить в России как можно скорее, не считаясь с возможными потерями и издержками.
Либеральных реформаторов не смущало, что «свободный рынок» в описании Фридриха фон Хайека и других экономистов ультралиберального толка – это некая умозрительная идеальная модель, нигде и никогда не существовавшая.
Мы имели возможность убедиться в том, что даже очень жестко регулируемый рынок в США не позволил избежать кризиса 2008 года, спусковым крючком которого послужили, по сути дела, мошеннические операции с ипотечными закладными бумагами. В США и на Западе укрепляются в уверенности, что рынок нуждается в еще более эффективном государственном регулировании, что сегодня первостепенное внимание нужно уделять инфраструктуре и реальному сектору, ограничивая интересы финансовых спекулянтов.
Таким образом, провал российских либеральных реформ был запрограммирован с самого начала: это была попытка построить идеальную модель, способную функционировать лишь в человеческом воображении. По своему мировоззрению прозападные либералы оказались утопистами, а по своим методам – радикальными разрушителями, не случайно в 90-е годы их называли «необольшевиками».
Страна, которую не жалко
#{intervieweco}Образ действий прозападных либералов органически вытекал из их нигилистического отношения к России, которая, по их мнению, не внесла ничего особенно значимого ни в мировую историю, ни в мировую культуру. Такую «малоценную», с их точки зрения, страну не грех было подвергнуть любым, пусть даже самым разрушительным экспериментам; если не получится – все равно не жалко!
Этот парадоксальный взгляд был распространен среди очень немногочисленной западнической прослойки российского общества со времен «Философических писем» П. Я. Чаадаева. В наше время прозападные либералы вновь взяли его на вооружение.
Сегодня они почти всегда говорят «эта страна» вместо «наша страна». С их уст легко слетают заявления о том, что российскому народу и его элитам «практически нечем гордиться», что наше недавнее прошлое было «сплошной Катынью»; для них нет разницы между подразделениями СС и советской военной контрразведкой; им по душе глумление над национальными святынями вроде «панк-молебна» в храме Христа Спасителя. На российский народ они смотрят с надменным высокомерием «миссионеров», волею случая оказавшихся среди диких туземцев. Себя же они воспринимают в качестве «посланцев» несравненно более высокой западной цивилизации, нелегкая задача которых – «сломать через колено» национальный менталитет и традиции.
Отсюда, кстати, характерные для прозападных либералов «двойные стандарты» на грани «раздвоения личности»: те «грехи», которые они страстно обличают в других (использование служебного положения в целях личного обогащения, аморализм, необузданная любовь к «сладкой жизни»), они поразительно легко «отпускают» себе самим и даже афишируют их.
Не удивительно, что для реформаторов 90-х годов не представляли никакой ценности ни предприятия российского ВПК с их новейшими разработками, ни космическая индустрия и другие высокотехнологичные отрасли, ни научные институты и конструкторские бюро мирового уровня; все это рассматривалось ими в качестве бесполезных пережитков «советской империи», от которых следовало как можно скорее освободиться.
Их не смущал даже тот факт, что США активно изучали и советскую систему образования, и наработки советского проектного менеджмента и активно использовали их в ходе реализации лунной программы и других высокотехнологичных проектов.
Но самой главной жертвой «шоковой терапии» оказались люди – миллионы высококвалифицированных ученых, инженеров, конструкторов. Эти специалисты, создававшие реактивные самолеты, атомные электростанции, лазерные установки, космические корабли, не могли понять, почему они в одночасье стали никому не нужными, почему страна, которая еще вчера гордилась ими, обрекла их на безработицу, зачастую едва ли не на голод, на физические и моральные страдания. В 90-е годы эти люди нередко сходили с ума, спивались, кончали жизнь самоубийством. Однако у либеральных реформаторов судьбы тех, кто «не вписался в рынок», не вызывали ничего, кроме глумливого презрения. Они советовали таким людям стать челночниками, сторожами, мелкими торговцами, питаться еловыми шишками и другими дарами леса.
Как не вспомнить здесь слова великого реформатора Сингапура Ли Куан Ю, который писал, что «талантливые люди являются наиболее ценным достоянием страны». Отечественные прозападные либералы при всем своем фирменном снобизме и высокомерии сами не отличались особыми талантами и не желали ценить их в других.
Таким образом, реформаторы безжалостно лишили страну тех ресурсов, которые могли бы позволить – при их разумном вовлечении и использовании – успешно построить рыночную экономику и выйти на траекторию устойчивого роста с темпами по крайней мере не ниже китайских.
Отговорка прозападных либералов в духе того, что «мы – не китайцы», просто нелепа: ведь ситуация в Китае, еще не пришедшем в себя после ужасов «большого скачка» и «культурной революции», на момент начала реформ была неизмеримо хуже, чем в СССР конца 80-х годов.
Каждый этап этих реформ рождал новое поколение миллионеров и миллиардеров из числа самих реформаторов
Следовало бы провести инвентаризацию имеющихся у страны ресурсов, осознать, что нам нет смысла пытаться производить все – от иголки до самолета, – и уже затем определить те технологические направления, на которых у нас был реальный шанс конкурировать с Западом, с тем чтобы направить туда необходимые ресурсы.
Вместо этого был избран иной путь – отказа от реально имевшихся у нас конкурентных преимуществ в надежде стать «похожими на Запад», причем не столько на реальный Запад, сколько на Запад виртуальный, существующий исключительно в воображении горе-реформаторов.
Национальная идея: пусть неудачник плачет!
Создание «свободного рынка», наполнение прилавков товарами, пусть недоступными для подавляющей части покупателей, в представлении либеральных реформаторов стало той «национальной идеей», которую так долго искали лучшие умы России. Каких-либо иных стратегических задач, связанных с местом и ролью нашей страны в стремительно меняющемся мире, с призванием российского народа и нашими общими перспективами, ими так и не было сформулировано. Более того, они почему-то были уверены, что национальная идея – это атрибут отсталых тоталитарных государств вроде Кубы и Северной Кореи. Они почему-то забывают, что в тех же США и элиты, и простой народ твердо убеждены, что именно их страна призвана быть самой сильной, самой могущественной, самой привлекательной для других стран и народов и что каждый гражданин обязан ежедневно думать, что он может сделать для своей страны.
Либералы особо подчеркивают, что Россия не может претендовать на роль великой державы, что она должна стать обычной, средней страной, подобной другим государствам европейской периферии. Такое «периферийное» сознание способствует деморализации российского населения, уходу подавляющего большинства граждан в сугубо частные интересы за неимением амбициозных, достойных, объединяющих целей. Люди начали жить по принципу «спасение утопающих – дело рук самих утопающих».
С нигилистическим подходом прозападных либералов к России и ее народу тесно связана их любимая концепция «непопулярных реформ». После «шоковой терапии», «обвальной приватизации», залоговых аукционов, «валютного коридора» и дефолта, раздробления РАО «ЕЭС» и т. д. либеральные реформаторы сегодня уверяют, что проблемы российской экономики связаны с тем, что «непопулярные реформы» все еще не проведены. Надо ли говорить, что «непопулярными» реформы оказывались только для простых граждан: каждый этап этих реформ рождал новое поколение миллионеров и миллиардеров из числа самих реформаторов и приближенных к ним представителей крупного бизнеса.
Никто из них почему-то не обратил внимания на тот факт, что в тех странах, где реформы были по-настоящему успешными, они были популярными: народ там верил своим лидерам, шел за ними, разделял их цели и ценности, народ и власть действительно были единым целым. И это единение приносило замечательные плоды.
В предельно короткие исторические сроки осуществлялись крупнейшие инфраструктурные проекты, строились автомобильные и скоростные железные дороги, создавались квалифицированные рабочие места на высокотехнологичных производствах, росли новые города с бесчисленными небоскребами, которые утопали в зелени, простые люди получали доступное жилье, качественное образование и медицинское обслуживание. Светлое будущее на глазах становилось реальностью, а не отодвигалось бесконечно, как миражи в пустыне. И это порождало у народов этих стран неподдельный энтузиазм, который, в свою очередь, становился мощнейшим фактором дальнейшего развития.
#{interviewpolit}У нас же произошло ровно наоборот. Либеральные «элиты» все время жаловались, что им не повезло с народом – косным, отсталым, несамостоятельным, не готовым к восприятию их прогрессивных идей. Себя же они представляли в роли неких «моисеев», которым предстоит 40 лет водить народ по бесплодной пустыне, пока, наконец, не вымрут последние свидетели советского «рабства». И это вымирание не было какой-то фигурой речи: в годы либеральных реформ народ действительно вымирал. Да и как могло быть иначе, если даже мизерные пенсии не выплачивали по много месяцев подряд? С 1992 года смертность в России начала превышать рождаемость, причем в период с 1993-го по 2006 год ежегодная естественная убыль населения доходила до миллиона человек в год. Лишь в самые последние годы благодаря колоссальным усилиям руководства страны эту катастрофическую тенденцию удалось приостановить. Таким образом, рынок рассматривался либеральными реформаторами не в качестве одного из механизмов обеспечения экономического развития, а в виде злого и беспощадного бога Молоха, которому нужно приносить человеческие жертвы. Любопытно, на какую популярность в народе могут рассчитывать сторонники подобной идеологии?
Абстракции в ущерб жизни
Вера в «свободный рынок» как универсальный регулятор привела к тому, что в качестве стратегических целей экономической политики либеральные реформаторы ставили достижение базовых макроэкономических показателей, таких как низкий уровень инфляции, стабильный курс рубля по отношению к мировым валютам, профицит бюджета и т. д., полагая, что, как только они будут достигнуты, экономика перейдет в режим «самонастройки» и дальнейшего вмешательства со стороны государства уже не потребуется.
Типичный пример такого подхода – политика «валютного коридора», проводившаяся в 1994–1998 годах. Целью этой политики было снижение инфляции и создание условий для привлечения иностранных инвестиций. То, что на поддержание курса рубля в заданном коридоре (4–6 рублей за доллар) ежегодно расходовалось несколько десятков миллиардов долларов бюджетных денег, считалось приемлемыми издержками по сравнению с тем валом инвестиций, который должен был хлынуть к нам. Но не хлынул. В конечном итоге эта политика привела к дефолту.
При этом западные и крупные российские компании заработали на этой политике колоссальные деньги. Достаточно было взять кредит под 6–8% годовых, вбросить его на российский рынок ГКО – и степень доходности, гарантированная государством, составляла 200–300% в валюте. Таким образом, многие миллиарды долларов ежегодно уходили за рубеж. Разумеется, не остались в накладе и отечественные олигархи.
Типичный пример – владелец банка «СБС-Агро» г-н Смоленский, который, играя на рынке ГКО, всего за четыре года заработал несколько миллиардов долларов, после чего, обанкротив свой банк и оставив ни с чем обманутых вкладчиков, благополучно отбыл на Запад наслаждаться жизнью, где и опубликовал книгу под характерным названием «Дефолт совести».
Удивительный пример «двоемыслия» – эти господа замечают недостаток совести в ком угодно, но только не в себе самих!
Заметим попутно, что и в период с 2000 года по настоящее время рубль находился в достаточно узком коридоре (23–36 рублей за доллар). За это время цены на основные потребительские товары выросли в три раза (в валюте!), цены на строительные материалы – в пять раз (в валюте!), а, скажем, цены на услуги ЖКХ – в 14 раз (в валюте!). При этом за тот же период в США и Западной Европе цены на аналогичные товары и услуги выросли на 25–40%.
Не удивительно, что импорт товаров и услуг в Россию увеличился с 61 млрд долларов в 2000 году до 443 млрд долларов в 2012 году. Российские товары и российская экономика в целом перестали быть конкурентоспособными.
Проблема, однако, в том, что никто не знает, что делать с курсом рубля дальше: половина экономистов полагают, что рубль нужно еще более укреплять, а другая половина – что его нужно ослаблять. Интересно, кто из них прав?
Наиболее странный и при этом губительный для экономики догмат либерально-монетаристской школы – миф о так называемом «нефтяном проклятии
Ответ на этот вопрос можно дать лишь после того, как будет сформулирована экономическая политика правительства, не сводящаяся к достижению неких формальных показателей, таких как годовой рост ВВП, уровень инфляции, инвестиции в основной капитал и т. д. Эти показатели – скорее индикаторы реального состояния экономики, а не инструменты, позволяющие воздействовать на нее.
Не «ночной сторож», а рачительный хозяин
Экономическая политика либеральных монетаристов напоминает попытки вылечить пациентов путем снижения средней температуры по больнице. Она совершенно оторвана от материальной жизни. Складывается впечатление, что идеологи и проводники этой политики никогда не бывали ни на промышленном предприятии, ни на электростанции, ни на сельхозферме, а провели всю жизнь за изучением абстрактных экономических теорий. Так оно, в сущности, и было: реформаторы «гайдаровского призыва» – это главным образом советские «политэкономы» и работники различных экономических НИИ, куда в советские годы шли выпускники вузов, не имевшие вкуса и интереса к реальному производству.
Не удивительно, что под их «мудрым» руководством государство самоустранилось от таких своих важнейших функций, как развитие науки, образования, создание инфраструктуры, оно перестало управлять экономическими и производственными процессами, стимулировать производство необходимых стране и ее гражданам товаров. Федеральные обязательства в социальной сфере «сброшены» на регионы, которые зачастую не в состоянии с ними справиться.
Такой подход привел к деградации профессиональной среды, которую уже невозможно восстановить чисто денежными вливаниями, нужна планомерная и кропотливая работа, нередко в ручном режиме.
Государству совершенно необходимо заниматься большим объемом хозяйственной деятельности. Нам предстоит гигантская работа по обустройству страны, которую не может самостоятельно выполнить частный бизнес. Государство у нас – это не «ночной сторож», а рачительный хозяин.
Во главу угла – результат
Эффективность государства проявляется не только и даже не столько в управлении принадлежащими ему предприятиями, сколько во взаимодействии с частным сектором. Основным инструментом государственной экономической политики является госзаказ. О том, насколько неэффективно он осуществляется и к каким экономическим потерям это приводит, немало говорилось, в том числе на самом высоком уровне, так что нет смысла повторяться.
Фундаментальная причина такого положения дел – догмат прозападных либералов о возможности создать такую систему госзаказа, при которой роль личных качеств заказчика будет сведена к минимуму. Они попытались изобрести такой комплекс «волшебных» бюрократических процедур, которые, максимально изолировав заказчика от подрядчика, сами по себе обеспечат оптимальный результат независимо от того, какие люди будут эти процедуры исполнять – умные или глупые, талантливые или бездарные, заинтересованные в успехе дела или равнодушные. В результате сплошь и рядом возникали ситуации, когда все сложнейшие и многочисленные процедуры были соблюдены в полном объеме, а госзаказ оказывался, по существу, сорванным, причем спросить за это было не с кого.
Между тем мировой опыт показывает, что заказчику нужно предоставить определенную свободу в деле выбора оптимальной процедуры размещения заказа и при этом спрашивать именно за конечный результат. Ведь цель закупочной деятельности – получить товар, работу или услугу наилучшего качества по оптимальной цене. И если эта цель достигнута, значит, и процедуры были правильными.
Половина экономистов полагают, что рубль нужно еще более укреплять, а другая половина – что его нужно ослаблять
Формалистический подход к решению важнейших государственных задач не ограничивается темой госзаказа. Ежегодно Государственная дума рассматривает отчет правительства об исполнении бюджета, в том числе о реализации Федеральной адресной инвестиционной программы (ФАИП), в идеале – важнейшего инструмента развития. Казалось бы, критерием ее успешности должны быть конкретные результаты в виде построенных, отремонтированных и введенных в эксплуатацию объектов: автомобильных дорог, электростанций, предприятий, больниц, школ, детских садов. На деле, однако, выясняется, что около 80% объектов, которые должны были быть введены в течение отчетного года, не введены. Причины этого никого не волнуют, равно как и дальнейшая судьба этих объектов. Главные показатели – своевременное выделение бюджетных средств и их освоение.
То же самое относится и к исполнению федеральных целевых программ. Как правило, примерно за два года до завершения той или иной программы, не достигнув ни одного из намеченных результатов, ее переписывают заново и увеличивают финансирование, после чего процесс повторяется.
По таким же формальным, оторванным от реальной жизни показателям оценивается и работа различных министерств и ведомств. Сегодняшние министерства заняты скорее статистикой, связанной с состоянием этих отраслей, а не формированием промышленной политики. Они не несут никакой ответственности за провалы тех или иных проектов в авиастроении, космической отрасли, судостроении, дорожной отрасли, строительстве жилья. Для объяснения этих провалов всегда находятся какие-то «объективные причины», после чего анонсируются новые проекты, еще более затратные, чем прежние.
Справедливости ради нужно отметить, что в регионах дело зачастую обстоит иначе. Там губернатор вынужден отчитываться перед народом, а значит, предъявлять осязаемые результаты своей деятельности. Приведу два хорошо известных мне примера: Калужская область и Татарстан. Здесь отчитываются не виртуальными показателями, а конкретными предприятиями, введенными в строй, построенными квадратными метрами жилья, школами, больницами, детскими садами, километрами дорог. Но эти результаты достигаются не благодаря проводимой правительственной политике, а скорее вопреки ей, в результате компетентности, инициативы и энергии местных руководителей.
Конечно, было бы несправедливо не замечать, что за последние 13 лет были выплачены внешние долги, значительно увеличилась доходная часть бюджета, резко выросли зарплаты и пенсии, направлены значительные средства на реализацию масштабных проектов, таких как саммит АТЭС, Олимпиада в Сочи и чемпионат мира по футболу и т. д. Но нельзя забывать, что эти достижения во многом обусловлены исключительно высокими ценами на нефть, которые за этот период выросли в шесть раз. Сегодня рассчитывать на дальнейший рост цен на нефть не приходится – это резерв исчерпан. Значит, необходимо искать пути повышения эффективности экономической политики. Однако на этом пути железобетонной стеной стоят либеральные догматы.
Резервный фонд, которого нет
Пожалуй, наиболее странный и при этом губительный для экономики догмат либерально-монетаристской школы – миф о так называемом «нефтяном проклятии», тяготеющем над Россией. Согласно этому мифу, деньги, получаемые от экспорта нефти и газа, являются «плохими», «незаработанными», а потому наносят нашей экономике страшный вред. В силу этого «излишки» этих средств необходимо подвергать «стерилизации» – накапливать в Резервном фонде.
Эта идеология в последние годы проводится в жизнь с упорством, достойным лучшего применения. В соответствии с принятым «бюджетным правилом», если фактическая цена на нефть превышает базовую, рассчитанную как средняя цена за последние 10 лет, то дополнительные доходы от ее экспорта направляются в Резервный фонд до тех пор, пока он не достигнет 7% ВВП.
Открою наконец страшную тайну. Никакого Резервного фонда нет и никогда не было
Что это означает на практике? А то, что никакая пусть даже самая благоприятная внешнеэкономическая конъюнктура не позволяет нам инвестировать поступающие дополнительные средства в развитие, в реализацию крупномасштабных проектов, способных принести в будущем мультипликативный эффект. Открою наконец страшную тайну. Никакого Резервного фонда нет и никогда не было. В конце года поступающие от экспорта нефти дополнительные средства списываются с доходной части федерального бюджета и зачисляются на специальный счет Центрального банка.
Существует представление о том, что эти средства условно учитываются в составе золотовалютных резервов страны. Это тоже миф. С тем же успехом они могли быть учтены, к примеру, в составе золотовалютных резервов Китая или Японии. Золотовалютные резервы ЦБ формируются за счет покупки валюты на открытом рынке. Они связаны с проводимой Банком России кредитно-денежной политикой и никак не связаны со средствами Резервного фонда правительства.
В случае наступления кризиса, как это было осенью 2008 года, средства, находящиеся на этом счете, «вбрасываются» в экономику, что равнозначно денежной эмиссии. Все оказывается поставленным с ног на голову. В периоды, когда экономика находится на подъеме и способна «переварить» поступающие средства, например, в ходе реализации тех или иных крупномасштабных проектов, средства из экономики изымаются. Когда же наступает кризис, средства «вбрасываются», однако экономика «переварить» их не может, и это приводит к росту инфляции.
Здесь уместно отметить, что и выход из кризиса 2008 года был осуществлен не за счет средств Резервного фонда, а за счет использования примерно 200 млрд долларов золотовалютных резервов.
Сегодня уже пора понять, что наличие нефти и газа является реальным конкурентным преимуществом России, что средства, поступающие от ее продажи, ничем не хуже, чем, например, средства, поступающие в китайскую экономику от продажи по всему миру электроники и детских игрушек. И это преимущество необходимо как можно эффективнее использовать для создания современной развитой инфраструктуры, для обустройства страны.
На мой взгляд (и этот взгляд разделялся видными представителями экономической науки), еще в начале 2000-х годов следовало бы создать не Стабилизационный, а Модернизационный фонд с целью накопления средств на реализацию важнейших инфраструктурных проектов.
Вспомним опыт США, где именно реализация грандиозного плана президента Дуйата Эйзенхауэра по строительству сети скоростных дорог в 50-е годы обеспечила неслыханный экономический бум 60-х. В наше время экономика США сравнительно быстро вышла из кризиса 2008 года не в последнюю очередь за счет развитой инфраструктуры.
Не будем также забывать, что именно интенсивное развитие транспортной инфраструктуры в период 1991–2000 годов обеспечило быстрое преодоление экономического кризиса в нашей стране после дефолта 1998 года.
Вот почему, на мой взгляд, настало время пересмотреть «бюджетное правило» и направить большую часть нефтяных сверхдоходов на реализацию инфраструктурных проектов.
Пример и вызов
На данный момент значительная часть прозападных либералов продолжают трудиться в правительственных структурах, определяющих экономическую, финансовую, бюджетную политику, а другая часть уже не занимают официальных должностей и даже перешли в оппозицию. Однако и те, и другие – как бы две стороны одной медали. Скажем, бывший глава Минфина Алексей Кудрин продолжает оказывать огромное влияние на бюджетную политику Министерства финансов; экспертные оценки бывшего министра экономики и «автора» «залоговых аукционов» Евгения Ясина являются «абсолютной истиной» для многих либеральных деятелей в правительственных структурах; бывший зампред ЦБ, один из «творцов» дефолта Сергей Алексашенко* считается в либеральной среде беспрекословным авторитетом в финансовых вопросах и т. д.
Прозападные либералы в структурах власти легко находят общий язык с представителями либеральной несистемной оппозиции. Они совместно участвуют, например, в т. н. Ходорковских чтениях и других форумах, систематически общаются на личном уровне и, как уже отмечалось, понимают друг друга с полуслова.
Скажем, популярный в оппозиционных кругах блогер и организатор протестных митингов Алексей Навальный в марте 2011 года почему-то привлекался руководством ФАС в качестве ведущего «эксперта» по совершенствованию законодательства о госзакупках и выступал в дебатах с Эльвирой Набиуллиной и Ярославом Кузьминовым. Какое отношение он имеет к данной проблематике, где и когда доказал свою компетентность?
А, скажем, ректор Российской экономической школы, член правительственной комиссии по вопросам Открытого правительства Сергей Гуриев не просто заявлял о своей поддержке и финансировании Навального, но и утверждал, что «лидер, который будет отвечать за арест Навального, не сможет мирно уйти из власти». Иными словами, если власти тронут Навального – в стране произойдет насильственная революция. Хотя, казалось бы, работа в Открытом правительстве и поддержка радикального оппозиционера Навального – вещи взаимоисключающие.
Таким образом, те альтернативы правительственному курсу, которые сегодня шумно анонсируются, остаются в рамках все той же прозападной либеральной парадигмы. Когда, например, Алексей Кудрин обвиняет «Единую Россию» в экономическом застое, уместно вспомнить, что именно его деятельность на посту главы Минфина в максимальной степени способствовала этому застою. Именно по настоянию Минфина были упразднены дорожные фонды, а само финансирование отрасли было оторвано от логики строительных работ и «привязано» к логике бюджетного процесса. Это привело к резкому снижению объемов дорожного строительства, ухудшению его качества и деградации строительных организаций. По настоянию Кудрина сокращались бюджетные ассигнования на инфраструктурные проекты, проводилась политика «стерилизации» нефтяных доходов, иными словами, последовательно подрывались и ограничивались важнейшие предпосылки экономического роста. А теперь вдруг выясняется, что он – горячий сторонник развития инфраструктуры и реального сектора!
Вот почему настало время всерьез задуматься о разработке реалистичной альтернативы идеологии прозападного либерализма и – на ее основе – долгосрочной экономической стратегии, направленной не столько на достижение неких виртуальных показателей, сколько на обустройство реальной страны – России. Это сложная и нетривиальная задача, но именно на ее решение должны быть направлены усилия экспертов и политиков, заинтересованных в том, чтобы наша страна вышла на путь устойчивого экономического и социального развития, а не погрузилась в болото перманентного кризиса.
Либералы любят ссылаться на опыт стран Запада. Действительно, этот опыт необходимо изучать и творчески использовать: мир стал глобальным, от него невозможно отгородиться «китайской стеной». Так давайте, например, посмотрим, какую экономическую политику проводят сегодня США. Едва ли не в каждом концептуальном выступлении президента Барака Обамы мы найдем слова о необходимости ускоренно развивать инфраструктуру, «оживлять» депрессивные регионы, возвращать в США промышленные предприятия, выведенные в свое время в страны третьего мира, готовить больше инженеров и меньше адвокатов, финансировать НИОКР, наращивать добычу нефти и сланцевого газа, строить заводы по производству сжиженного природного газа, который со временем будет экспортироваться в Европу, создавать и широко использовать новые источники энергии.
Руководство США стремится преодолеть тенденции «виртуализации экономики», гипертрофированного развития финансового сектора в ущерб реальному, что во многом и обусловило кризис 2008 года. Иное дело, что эти усилия встречают мощное противодействие со стороны тех, кто уже «заработал» сотни миллиардов долларов в «финансовом казино».
Тем не менее американская экономика восстановилась и превысила докризисный уровень. Индекс Доу-Джонса – основной показатель деловой активности США – вырос до рекордной отметки в 15 409 пунктов, превысив максимальную докризисную отметку на момент 9 октября 2007 года – 14 164 пункта. В то же время российский индекс РТС, который 19 мая 2008 года достиг максимального значения в 2498 пунктов, к настоящему времени упал до 1386 пунктов. Эти показатели отражают прежде всего состояние реального сектора экономики.
Экономическая политика США для нас – во многом пример и, несомненно, вызов. Пример потому, что ситуации, когда государство вновь возьмет в свои руки рычаги управления реальным сектором экономики, нет альтернативы. Если, конечно, не считать такой альтернативой Болотную площадь в масштабах всей страны.
Это задача государства еще и потому, что правительство в свое время под гипнозом либеральных идей допустило самый настоящий разгром реального сектора.
Вызов – в том смысле, что когда-то мы ставили перед собой задачу «догнать и перегнать Америку». Тогда этого сделать не удалось. Но, как бы это ни показалось кому-то утопичным, уверен, что рано или поздно эта задача вновь будет поставлена на повестку дня и может быть успешно решена.
* Признан(а) в РФ иностранным агентом