Теперь, когда страсти поутихли, становится очевидным – Чернякову удалось поставить один из лучших спектаклей в новейшей истории Большого театра. Корреспондент ВЗГЛЯДА Ксения Щербино расспрашивает режиссера не только об этом спектакле и тайнах русской души, но и о том, как воспринимают эту постановку французы.
Сейчас «Евгения Онегина» уже ставят вне зависимости от русских и, может быть, даже совсем не набирая русских артистов
- «Евгений Онегин» - это не только энциклопедия русской жизни, это еще и своеобразное признание в любви русских ко всему французскому. Каково вам представлять на парижской сцене эту самую любовь к французам?
- Любопытный вопрос, но я такую взаимосвязь с нашими гастролями в Париже вряд ли считаю значительной.
И потом, в идеале я должен на такой вопрос отвечать уже тогда, когда гастроли случатся. Пока еще я не знаю, как все пройдет в Париже, и даже не пытаюсь себе это представить.
Собственно, опера «Евгений Онегин» уже давно воспринимается как «своя» не только во Франции, но и в европейском театре в целом. Раньше, лет 15 назад, к постановке русской оперы на русском языке прилагался список русских певцов, которые поют на западе, – кого-то приглашали отсюда, кто-то сам туда эмигрировал.
Сейчас «Евгения Онегина» уже ставят вне зависимости от русских и, может быть, даже совсем не набирая русских артистов. И «Евгений Онегин», так сказать, вошел «в обойму» - как, скажем, тот же «Дон Жуан», т.е. в число тех названий, которые может себе позволить любой европейский театр.
И в той же Парижской национальной опере года два-три назад тоже играли «своего» «Онегина», вроде даже и русские участвовали – Ольга Гурякова пела Татьяну – я даже видел запись, ее как-то показывали по телеканалу «Культура». При этом парижские зрители будут воспринимать нашу постановку с другой точки зрения – последний раз опера Большого театра приезжала в Париж очень давно, лет тридцать назад...
- Да, у нас все больше балет возят…
- Конечно. И для них с балетом ассоциируется Большой театр. А тут «Евгений Онегин», главное русское название, и они, конечно, пойдут на него, как на какой-то эталон, на то, как это делается в России, как это делается там, откуда это пришло. Поэтому, конечно, они считают, что это должно быть самое настоящее, подлинное исполнение, а так как они не знают, каким должно быть подлинное русское исполнение, то я и не волнуюсь. На нашей стороне правда. Но это шутка, конечно.
На самом деле, все произошло очень быстро: я даже не успел опомниться, как все было решено. Директор парижской оперы, Жерар Мортье, приезжал на нашу премьеру в Россию года два назад.
Тогда было четыре спектакля подряд, и он сходил на первый и на третий, а потом, видимо, пошел напрямую в дирекцию Большого театра и сказал: «Я это беру».
Может быть, для него имело значение, что это русский спектакль о России и для России, а, может быть, ему понравилась продукция, вне зависимости от того, имеет ли она какой-нибудь национальный привкус.
Тогда он рассказывал, что ему хочется показать этот спектакль, что он с особой гордостью его привезет, что он чувствует особенную причастность – мол, увидел и привозит показать своему зрителю.
К тому же, Большой театр открывает новый сезон самой Парижской Национальной оперы после летнего перерыва. Люди приходят в театр первый раз на русский спектакль. И получается даже, что это не просто гастроли Большого театра – потому что гастроли подразумевают какую-то программу, а тут, кроме «Евгения Онегина», ничего показывать не будут. Спектакли пройдут шесть раз, и 10 числа будет прямая трансляция нашего парижского выступления по каналу «Культура».
Но на самом деле, это я увиливаю от вашего вопроса, хотя я мог бы ответить и так: конечно, в этом спектакле есть многое, чего французский зритель не почувствует никогда.
- Например?
- Многие вещи нужно знать, живя здесь, родившись здесь и многое пережив: празднуя по-русски, страдая по-русски, влюбляясь по-русски, ненавидя по-русски.
Есть моменты, связанные с нашим менталитетом: русское застолье, бытовые нелепости, внезапно возникающие из-за ерунды трагические конфликты, какая-то особая русская депрессивность, сильные страсти.
И в этом спектакле есть (по крайней мере, я туда закладывал, но и многие зрители говорили мне, что есть) ощущение человеческой тоски, недовоплощенности, что, мол, все время в жизни что-то прекрасное и полноценное существует вне нас, вне нашей досягаемости, и мы живем, его лишенные.
Наверное, есть многие характерные черты, связанные с ритуалами нашей повседневной жизни, – да просто с тем, как люди друг с другом общаются, как встречаются, как празднуют дни рождения.
Общая атмосфера спектакля была соткана именно из таких простых вещей еще во время репетиций. Наверное, французы это прочитают, это поймут, но этого нет у них на подкорке, на уровне генетической памяти, это просто не входит в их бэкграунд. Есть вещи, которые мне настолько знакомы, что у меня ком в горле стоит, когда я их вижу или о них думаю.
Но в принципе, весь спектакль – не какая-то «русская клюква», он очень в этом смысле честный и не пытается продавать какой-нибудь «русский фасад», а на самом деле рассказывает человеческую историю, которая могла бы произойти и с любым французом.
И любой открытый и чувствительный зритель должен откликнуться и поверить в происходящее. Он, конечно, не считает специфически русские вещи, но, если, как я надеюсь, это будет хорошо сыграно и спето, на него это будет воздействовать.
- И все-таки, вы экспортируете в Париж миф о России (в том числе, о русском раздрае, русской тоске, русском пьянстве) или ваша постановка – попытка обнажить перед западом загадочную русскую душу?
- Думаю, я уже дал ответ на этот вопрос. Наша постановка вызвала уже какой-то чересчур большой резонанс, на мой взгляд, даже слишком большой.
С одной стороны, мне кажется, что вся эта реакция была несколько неадекватной. С другой – я рад, что она есть. Потому что есть споры вокруг оперы и театра, т.к. мне, например, казалось, что все это давно уже никого не интересует.
Все достаточно равнодушны. А если люди начинают вдруг испытывать сильные эмоции, кипятиться, то, наверное, это хорошо, тем более, если это происходит из-за оперы. Значит, все это еще живо. А потом на фоне этого чрезмерно эмоционального резонанса вокруг спектакля сложилось много чего нелепого. Например, никакого русского пьянства в спектакле нет. Это перебродившая информация в головах тех, кто испытывал сильные эмоции по поводу спектакля.