Чтоб разобраться, как всё это потом посмотреть, нажал функцию «Воспроизвести».
И вдруг услышал ветер.
Он будет, когда я умру и когда мне почудится, что сквозь пол и через меня прорастают равнодушные ко мне и ко всему остальному деревья
Звук ветра был такой низкий, густой, как может шуметь только море (впрочем, это и было похоже на море) или огромный лес.
Но самое главное было не в этом.
Ветер – был древний.
Сквозь этот ветер – записанный через динамик на звуковую карту, каким-то образом вытянутый техникой – я смотрел, как все на экране стало другим. Как рамка картинки уставилась сперва на маленький восьмигранный стол с барахлом посередине (каким-то другим, но узнаваемым, родным), потом начала передвигаться медленно, как будто совершая какое-то важное дело, на часть стула, потом на стиральную машину, на линолеум, потом описала круг и уткнулась в колено.
И над всем этим (внутри всего этого) плыл низкий тяжелый первобытный шум.
Море вдыхало и опять выдыхало.
Лес шумел.
Ветер дышал, как живое существо, как присутствующее чудовище.
И столько в этом было смысла и безразличной печали, что главным был именно этот звук, а не вся эта движущаяся жизнь на экране.
... Говорят, есть такие фотографии, бытовые, с каких-то среднестатистических вечеринок, на которых вдруг при просмотре на следующее утро запечатленные на них люди замечают, что между их лиц (расгоряченных, каких-то раскоряченных, глупых, неполучившихся) проступает еще одно лицо. Совершенно неясное, чужое, как будто стертое, непроявленное, но очевидное.
И я не верю им. Не верю этим людям, не верю этим свидетелям, самим фотографиям, выложенным в сеть. Это, наверное, просто какой-то блик, случайный эффект, визуальный брак.
Но ветер-то в телефоне был – настоящий. Он – есть.
Просто я никогда не слышал его.
Он был, когда я входил в кухню, когда вертел в руках мобильный телефон, когда открывал меню, когда водил видеоискателем с предмета на предмет... Он был, когда я родился и думал, что надо мной проплывают громадные белые рыбы. Он будет, когда я умру и когда мне почудится, что сквозь пол и через меня прорастают равнодушные ко мне и ко всему остальному деревья.
И только один раз в жизни диктофон этот ветер выявил и запер в картинке.
Но ветер – он – навсегда.
Древний, похожий на первобытный лес или море.
И это было посильнее «Фауста» Гете.
...Пустая телега уже позади,
и сброшена сбруя с тебя, и в груди
остывшие угли надежды.
Ты вынут из бега, как тень, посреди
пустой лошадиной одежды.
Таким ты явился сюда, на простор
степей распростертых, и, словно в костер,
был брошен в веление бега.
Таким ты уходишь отсюда с тех пор,
как в ночь укатила телега.
А там, за телегой, к себе самому
буланое детство уходит во тьму,
где бродит табун вверх ногами
и плачет кобыла в метельном дыму,
к тебе прикасаясь губами.
Небесный табун шелестит, как вода,
с рассветом приблизятся горы, когда
трава в небесах заклубится
и тихо над миром повиснет звезда
со лба молодой кобылицы.