Кого-то это страшно раздражает, и они указывают на связанную с этим пену. В самом деле, не всем празднующим хватает чувства меры и приличия. Слово «нацизм» превращается в малосодержательное ругательство, сама война некоторыми видится как азартный футбольный матч, который энтузиасты «могут повторить».
#{image=1146623}В условиях свободного рынка и отсутствия партийного контроля тема Победы, конечно, делается предметом коммерческой эксплуатации и самого дурного опошления. Это неизбежно. Мало какой предприниматель откажется поднять денег на продаже патриотического антуража. Униформа (для детей и взрослых), макеты оружия, патриотические наклейки и тому подобное, что огорчает многих комментаторов в Сети – неизбежное проявление рынка.
А в условиях сколько-нибудь свободной политической дискуссии эта тема сделается еще и предметом политических спекуляций. Этого тоже не избежать. Конечно, состязания на тему «Я самый пламенный патриот!» – «Нет, я!», бурные огорчения некоторых автовладельцев, что они опоздали на Курскую битву, и тому подобное может сильно удручать как эстетическое, так – иногда – и нравственное чувство. Вся эта пена неизбежна в условиях хотя бы некоторой свободы.
Но что останется, если пену смыть? Останется ясное понимание того, что мы живы благодаря тому, что наши относительно недавние предки отбились от нацистов.
Воспоминание о прошлом – это тот язык, которым люди говорят о настоящем. Тогда, в 1941-м, Россию пытались уничтожить – чисто физически. Не подорвать могущество, не отторгнуть какие-то территории, не унизить национальную гордость – а стереть с лица земли, как стирают мокрой тряпкой надпись с доски. Русская история (как и история многих других народов) должна была кончиться. Это было попыткой уничтожения не только России, какой она была тогда – но и России во всех будущих поколениях. Мы бы все не родились на свет, если бы нацистам удалось то, что они задумали.
Это вытекало из самой идеологии национал-социализма, фундаментом которой был крайний расизм. Что бы себе ни фантазировали нынешние юные нацики на Украине или в России, славяне вовсе не были для нацистов «тоже белыми», и уже тем более «арийцами». Они считались биологически чуждой и при этом низшей расой, «недочеловеками».
Как говорил, выступая в Штеттине 13 июля 1941 года, рейхсфюрер Генрих Гиммлер: «На другой стороне стоит 180-миллионный народ, смесь рас и народов, чьи имена непроизносимы и чья физическая сущность такова, что единственное, что с ними можно сделать, – это расстреливать без всякой жалости и милосердия... Когда вы, друзья мои, сражаетесь на Востоке, вы продолжаете ту же борьбу против того же недочеловечества, против тех же низших рас, которые когда-то выступали под именем гуннов, позднее – тысячу лет назад, во времена королей Генриха и Оттона I – под именем венгров, а впоследствии под именем татар; затем они явились снова под именем Чингисхана и монголов. Сегодня они называются русскими под политическим знаменем большевизма».
Празднование Дня Победы есть утверждение жизни – мы живы, нас не удалось уничтожить, и это хорошо, и мы благодарим тех людей, благодаря жертвам которых мы живы.
Когда нам говорят, что нечего праздновать кровавую трагедию, отмеченную гнусными зверствами, нам – не нашим предкам, а нам, сегодняшним – говорят, что нас быть не должно, это неправильно, что мы есть. Но раз уж мы есть, раз уж нас не уничтожили – мы должны хотя бы сидеть тихо и не сметь праздновать! Возмутительное нахальство – не просто отбиться, не просто выжить, но еще и радоваться этому факту!
Удивительный психологический парадокс состоит в том, говорят это отнюдь не люди «нордической крови», которые могли бы как-то устроиться при победе Рейха, а люди, у которых было бы либо очень мало, либо решительно никаких шансов попасть в те 25–35% населения, которым позволили бы выжить. Чтобы заявлять, что «СС и НКВД – одно и то же», или «Сталин еще хуже Гитлера», надо быть для начала живыми. Надо появиться на свет от людей, которые выжили и оставили потомков. Не были сожжены в лагерных печах и не были положены в расстрельные рвы.
Сама возможность вести подобные (и какие бы то ни было вообще) разговоры существует только потому, что стороны войны не были одинаковы. Между ними была весьма существенная разница. И для наших близких предков это была разница между жизнью и смертью.
В отрицании этого праздника есть танатос, воля к смерти, желание небытия, какая-то болезненная, невротическая самоненависть человека, который не может смириться со своим происхождением, языком и культурой. Эта самоненависть, увы, может становиться вполне реальной силой в жизни целых обществ, она может становиться ментальной инфекцией – когда находится достаточно людей у камер и микрофонов, которые внушают всем, кто только их слышит: «Вас не должно быть, как жаль, что вы упустили шанс быть уничтоженными... Но раз уж вы его упустили и живы, хотя бы исполняйтесь стыда и отвращения по этому поводу».
И вот нарастающее празднование Дня Победы – это как иммунная реакция. Мы живы, и это очень хорошо. Мы имеем право быть живыми. Мы благодарны тем, кто отстоял для нас это право, и вспоминаем их с глубоким почтением. А пена? Пена неизбежна, но она просто не имеет значения.