Думаю, что фигурантам последних культурных скандалов кажется, что они разыгрывают свое действие в интерьерах советской эпохи, не поменявших своих основных параметров. Тогда конфликт художника и государства превращался в подлинную драму, а иногда и трагедию.

Творец, бросивший вызов власти, посмевший сорвать с нее покровы, становился если и не героем, то уж точно страдательной фигурой в самом высоком, античном смысле. Он вступал в борьбу, в которой победа была невозможна по определению, – государство выступало в роли рока, фатума, сметающего на своем пути любые отдельные песчинки, вознамерившиеся заявить о своем существовании.

Такой конфликт означал для человека творческой профессии потерю всего – возможности публиковаться, ставить спектакли, снимать кино, вообще работать по специальности.

Поэтому выход на сцену по мотивам «не могу молчать», чем бы он ни был спровоцирован – верностью принципам или припадком душевного нездоровья, – был поступком, который мог сломать и довольно часто ломал художнику судьбу.

За такой выбор многие расплатились по полной – одни на долгие годы теряли работу, другие родину, третьи свободу. В любом случае такие истории позволяли помнить о том, что ситуация, описанная Пушкиным, не является полностью безвыходной.

«Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу».

Константину Райкину не впервой выступать в роли обличителя неправедного государства. Еще осенью прошлого года на Съезде театральных деятелей он бросил в лицо властям горькие слова о недопустимости цензуры.

Ассоциация театральных критиков по достоинству оценила подвиг художественного руководителя театра «Сатирикон» и объявила его Человеком года за «смелость и бескомпромиссность в отстаивании свободы творчества». Собственно, в этой трактовке, наверное, ничто не вызывало бы сомнений, если бы речь шла действительно о советских временах.

Легко себе представить, с какими последствиями столкнулся бы деятель культуры, посмевший обвинить партию и правительство в цензурных ограничениях свободы творчества. Но демарш Райкина, кстати, не озаботившегося задачей привести примеры засилья цензуры в России, никак не отразился на его биографии, более того, театр в следующем году был, как и обычно, профинансирован Министерством культуры.

Помимо этого, «Сатирикон», испытывающий уже не первый год финансовые сложности, получил специальный президентский грант.

Ситуация, прямо скажем, мало коррелирует с советскими временами. Власть не просто не растоптала своего хулителя, а продолжила давать ему деньги в запланированных объемах и в превышающих запланированные.

Что-то подсказывает мне, что и у Константина Райкина, и у недавно выступившего в защиту арестованных по делу Серебренникова главы Союза театральных деятелей Александра Калягина не было никаких опасений относительно репрессий, которые они могут навлечь на себя своими заявлениями. Это точно не та диспозиция, когда художник поднимается против махины государства, зная, что неизбежно будет раздавлен.

Райкин, обвинивший министра культуры Владимира Мединского в попытках уничтожить его театр из чувства мести, хорошо знает, что ничем не рискует: его не лишат финансирования, скорее всего, не посадят, если речь не идет о серьезных хищениях, не отлучат от профессии.

Финансовые проверки «Сатирикона» не кажутся чем-то из ряда вон выходящим, особенно после вскрытых, но еще не доказанных злоупотреблений в деле «Седьмой студии» Серебренникова.

Государство проявляет, если брать для сравнения не столь уж отдаленные от нас времена, какое-то невероятное благодушие, граничащее, как иногда кажется, с безалаберностью и попустительством банальному воровству.

Но это к лучшему. Слава Богу, что репрессивная советская практика навсегда ушла в прошлое, хотя отдельные деятели культуры на ее обломках еще и пытаются изображать «смелость и бескомпромиссность в отстаивании свободы творчества».

Удивительно в этой имитации борьбы с государством – душителем свободы одно: насколько художники лишены слуха и чуткости, понимания, что общество очень определенно настроено против них.

Продолжая, опять-таки еще в рамках советской традиции, осознавать себя учителями жизни, нравственными просветителями, теми, кто обладает истинным знанием о жизни, они продолжают верить в то, что сумеют вновь вызвать к себе сочувствие, используя прием, который в течение длительного времени не давал никаких осечек.

Во-первых, если ты винишь государство в удушении свободы и противодействии творчеству, будь любезен отказаться от всяческих с ним сношений, в первую очередь финансовых.

А то ведь обличения, соседствующие с требованием дать денег, выглядят как элементарный и грязный шантаж. Во-вторых, не сочти за труд доказать, что выделенные тебе средства из государственного бюджета ты тратишь эффективно и во имя искусства, а не чего-то, к нему отношения не имеющего.

И тогда руки у тебя развязаны – ты снова можешь клеймить власть, рассчитывая на доверие общества.