Она носила остроумные кофточки, явно купленные где-то за копейки, и была замужем – тогда мне казалось, что совершенно зря, но с тех пор я поумнел и считаю иначе.
Технологический аспект того, как именно был осуществлен снос, меня тоже беспокоит
Мы договаривались о встрече на Тверской в «КофеТуне» где-то в четыре утра, даже на соседнюю «Пирамиду» с ее затейливыми египетскими символами, расположенную в том же торговом центре, нам не хватало. Я ехал на такси с юго-запада Москвы, ей было рядом.
И сидели по нескольку часов в постепенно рассеивающейся зимней темноте, пили кофейные коктейли с обязательными консервированными вишенками, вели бесконечные разговоры обо всем на свете и общались глазами. Иногда я решался взять ее за руку, но не помню, чтобы хоть раз решился поцеловать.
Сейчас между бизнес-леди, перемещающейся между Лондоном, Чикаго и Болоньей, и патриотическим журналистом, который считается угрозой национальной безопасности Украины, пробежала маленькая серая кошка из-за Донбасса. Классовые противоречия – ничего не попишешь.
Изредка встречаясь, мы хором произносим: «Мы-не-разговариваем-о-политике». Но самое последнее, что могло бы прийти в голову, если бы мы встретились, – это пойти в «КофеТун» в «Пирамиде». Впрочем, и кафе-то там никакого уже нет, а есть «Рив Гош».
Парадоксально, но факт: в ночь длинных ковшей именно «Пирамиду» не снесли. Так что какое-то время она еще простоит памятником нашей юности, времени, когда мы умели любить, стоя на льду в летних ботинках. Но если этот памятник снесут – я не огорчусь. Наша прекрасная эпоха кончилась. Да и была ли она прекрасной? Просто мы были биологически молоды. А по сути время было чумовое и чумное. «Стою один в ночном ларьке».
Вернуть эту землю себе нам, скорее всего, не удастся (фото: ВЗГЛЯД)
|
Тогда же, когда развивались упомянутые выше события, я зашел в один такой ночной ларек за конфетами в подарок. «Молодой человек, вам какие?» – спросила продавщица лет двадцати, коротко остриженная брюнетка с тонкими чертами лица и большими выразительными глазами.
Она нахально смотрела глаза в глаза, и в этом взгляде было все – интерес, насмешливый вызов, приглашение и обещание. Сделай я хоть один встречный жест, неизвестно что могло бы случиться. Но мы были молоды и верны даже несостоявшимся возлюбленным.
Мой друг и соратник Дмитрий Ольшанский жалеет «ночные ларьки», так как они ассоциируются у него с жизнью, мелким предпринимательством, отсутствием формализма. У меня, честно говоря, те же строения ассоциируются с грязью, крысами и шаурмой (что почти одно и то же).
Никакого мелкого бизнеса я там не вижу – его там не больше, чем на рынках, где после постановления о том, что торговать должны не мигранты, Равшанов и Джамшутов сменили Марьиванны и Анны Кузьминичны, при полной неизменности хозяина и выгодополучателя из далеких земель.
Скажу честно, все это море ларьков, под которым была погребена Москва, казалось мне зримым свидетельством оккупации моего города рептилоидами. Беда в том, что у меня есть все основания считать, что происходит не освобождение городского пространства, а его реколонизация другими негуманоидами. На смену Саккра приходят Силикоиды.
Да, вместо убогих фанерных палаток Силикоиды построят монументальные торгово-пересадочные узлы из гранита и базальта, снести которые потом будет практически невозможно. В эти узлы наряду с парковками заложены уже и торговые площади, и даже гостиницы (говорят – для мигрантов). У них будут другие собственники, связанные не с пчеловодством, а с формированием новой плиточно-клумбовой археологической культуры.
Но вернуть эту землю себе нам, скорее всего, не удастся. Вместо временной палатки будет постоянный мавзолей, где погребено свободное пространство. Если этого не случится хотя бы на «Чистых Прудах», я сниму перед господином Собяниным кепку.
Технологический аспект того, как именно был осуществлен снос, меня тоже беспокоит. Можно считать построенное при предыдущем городничем вредным, незаконным, уродующим архитектурный облик. Но объявлять его «самостроем» – идея весьма рискованная, поскольку все отлично понимают, что никакого «само» там не было и не могло быть в помине.
#{image=983381}Есть риск, что созданный прецедент уничтожения любых строений и любой частной собственности практически «без суда и следствия» будет расширен, да еще и во многих формах. Вот Кремль, к примеру, самострой или нет? Кто-нибудь когда-нибудь видел разрешение на строительство Кремля? У всех этих итальяшек Аристотелей Фьораванти и Пьетро Антонио Солари точно было письменное разрешение от московской мэрии?
Мы реально здесь переходим опасную границу, когда мэрия вводит в Москве принцип: все, что не разрешено – запрещено. Таким образом может произойти все что угодно. Завтра, к примеру, запретят парковку во дворах – и в одну ночь миллионы эвакуаторов увезут миллионы автомобилей в направлении свал… стоянок временного хранения.
Собственно, уже началось: абсолютно в той же манере, в которой сносится «самострой» у метро, сносятся и гаражи. Не какие-то лужковские неоракушки, а те самым старые советские гаражи, за которые шла борьба в легендарном рязановском фильме. Они являются совершенно легитимной, по нашим меркам – «старой» частной собственностью. И если уж гарантии собственникам не распространяются на них, то не защищен никто.
Не исключаю, что завтра и собственники домов и квартир, от «Алых парусов» до какой-нибудь деревеньки таунхаусов «Бидонвилль», узнают, что они тоже живут в самострое и сами дураки, что туда вселились. И тогда московским властям придется изучать на собственном примере истину Макиавелли, что государю гораздо опасней посягать на собственность подданных, нежели на их жизнь.
Большой риск я вижу и в том, что московская мэрия оказалась в известном смысле «трендсеттером» для множества провинциальных мэрий по всей России. И они, чего доброго, начнут сносить с той же лихостью палатки на местах, причем там, где они никакого облика города не уродуют, хотя бы потому, что облика никакого и нет. Зато этот мелкий бизнес действительно является источником заработка для миллионов простых русских людей.
Если в Москве киоск с шаурмой, которая при жизни вопросы глупые задавала, был прикрытием для мафиози и по большей части работодателем для нелегальных мигрантов, то мелкая торговля в провинции – действительно вопрос выживания местных жителей.
Сегодня мы вступаем в полосу длительной экономической рецессии. Большому числу людей будет негде работать. А значит – будет нечего есть. К сожалению, наше политическое сообщество рассматривает эту проблему только под углом «а значит – будут бунтовать». Но я не такой политический циник – нет никакой разницы, бунтуют люди или нет, если им нечего есть. Проблема в том, что им нечего есть. И главная задача правительства, мэрии и всех возможных партий – сделать так, чтобы им было что есть. Не лишать их источников заработка, а создавать новые.
Были ли палатки и ТЦ у метро хорошим способом заработка для простого человека? Уверен, что нет. Но разве кто-то предложил лучший? Разве Москва открыта для создания небольших уютных кафе, булочных, маленьких лавочек и магазинчиков со свежей едой и уютной атмосферой? Впечатление мелкого частного дела, которое человек создал своим умом, смекалкой и руками, производят считаные единицы точек в Москве.
Между тем, если мы не хотим, чтобы армии голодных безработных затопили наши улицы, нам нужно реальное развитие малого предпринимательства и открытие для него ворот именно в столице, включая центр, который сейчас превращается с крахом бутиков в безжизненную пустыню с бессмысленно задранными ценами на недвижимость.
Раз уж в нашем политическом сообществе пошла мода на тэтчеризм, которую задал, как ни странно, академик Глазьев, то напомню о великолепной тэтчеровской программе реанимации умиравших центров британских городов при помощи стимуляции малого бизнеса.
Как пишет российский исследователь С.П. Перегудов в книге «Тэтчер и тэтчеризм»: «одной из форм поощрения бизнеса, в том числе мелкого и среднего, явилось создание «предпринимательских зон» в старых городских районах. Проживавшим и пожелавшим участвовать в восстановлении и развитии этих зон бизнесменам, помимо налоговых скидок и кредитования, предоставлялась большая свобода от бюрократического контроля местных властей, на льготных условиях представлялись помещения или площади под застройку, оказывалась другая помощь.
Согласно выдвинувшему идею создания зон П. Холлу, они должны были стать своего рода мини-Гонконгами в пришедших в запустение городских районах и послужить очагами их возрождения.
Как писали авторы книги «Местное самоуправление и тэтчеризм», несмотря на далеко не равноценные результаты внедрения предпринимательских зон, «большинство их заметно способствовало восстановлению нормального облика территорий, в известной степени стимулировало экономическую активность».
К сожалению, представить себе, что наши городские власти решатся расстаться по льготной цене с высвободившейся из-под бессмысленно дорогого бутика площадью в центре, чтобы дать там место никем не крышуемой маленькой булочной или хотя бы недорогой сети, я не могу. Скорее наоборот – еще и наподдадут под зад.
Я долго могу продолжать в стиле «Я обвиняю». Но лучше скажу вот что. Двадцать лет назад я сказал себе, что не поверю, что в Москве появилась нормальная власть, пока на свое место в Столешниковом не вернется лучший «Букинист» города, какие бы сиятельные бутики ни окружали его со всех сторон. Но «Букиниста» как не было, так и нет, а Столешников остается раскрашенной и позолоченной пустышкой, а скоро с таким курсом рубля станет пустыней.
Иногда мне кажется, что господин Собянин понимает потребности Москвы. Высыпающие регулярно на улицы города развеселые ярмарки по внешности очень близки к тому, что нам хотелось бы видеть – маленькие лавчонки, всякие полезные для нас, крестьян, товары – все вполне православно, самодержавно и народно…
Но это пока не присматриваешься и не понимаешь, что вот эта лавка – просто имитация от расположенного рядом крупного магазина, а эта – представительство крупного производителя, товарами которого и так забиты все «Континенты» и «Азбуки». И произойдет ли когда-либо переход от имитации лавочника к истинному охотнорядству – совершенно неизвестно.
Ну и, наконец, все-таки хотелось бы, чтобы московская мэрия разобралась с еще одним романтическим воспоминанием моей юности. Прошло не так уж много времени с описанного в начале случая – donna e mobile, а уж что творят благородные доны, и сказать стыдно, и я начал встречаться с другой. Наша любовь шла в декорациях «Атриума» на «Курской».
Мы пили кофе и давились какими-то блинами, я дарил ей духи из давно покойного «Арбат-престижа», едва ли не через вечер мы шли в кино, то на хороший фильм, то на какую-то проходную голливудскую мелодраму: мальчик-хулиган полюбил примерную девочку, больную раком, она его перевоспитала и вышла замуж, а потом умерла – дважды от судьбы не жди подачек.
Мы смотрели это, наверное, раз пять, и под конец я уже почти стыдился, что я не мальчик-хулиган и меня невозможно перевоспитать. Жизнь, любовь и даже какие-то слезы – все умещалось между стеклянным потолком и панорамными лифтами «Атриума».А потом, прожив в Москве следующие 10 лет, я наблюдал, как «атриумы» начали разрастаться, как раковая опухоль, клонировать себя, как агент Смит. Они были повсюду, под разными именами, все больших и больших размеров, казалось, соревнуясь с росшими вокруг атомными грибами многоэтажек. Они придавливали собой каждую станцию метро, загораживали любой попавшийся вокзал, занимали место на каждом перекрестке.
Я удивлялся – откуда им находится столько места, а потом получил квалифицированный ответ: «Для строительства торговых центров предоставляется землеотвод, зарезервированный под строительство многоуровневых развязок». Девять баллов по «Яндексу» вам не жмут?
Я видел начало эпохи палаток и застал ее безжалостный конец. Я видел начало эпохи многофункциональных торговых центров и хотел бы застать ее конец – пусть и со всеми своими романтическими воспоминаниями. Мне не будет больно, мне наконец-то станет не душно.