Пока не удостоился однажды – за очередной «опус магнум» размером как раз со «взглядовскую» колонку - оценки 1/1…
- Инна Гавриловна! – возмутился я. – Насчет «содержания» мне всё ясно. Но что у меня не так с «грамотностью»? Разве у меня бывают ошибки?
- Ошибок у тебя, Витя, действительно не бывает, - рассудительно ответила мне учительница. – Но я вот тут подумала: при столь хулиганском «содержании», как каждый раз в твоих сочинениях, - о какой такой «грамотности» может вообще идти речь?
Инна Гавриловна была, разумеется, права – если не как учительница русского языка и литературы, то как умудренный жизнью в советском обществе педагог.
Беда моя в природе моих способностей на литературно-критическом поприще, ставшем для меня частичным призванием
Да и потом в этом плане не изменилось практически ничего.
Потому что и впоследствии, - строго говоря, всю мою жизнь – дело обстояло именно и только так: поначалу мне выставляли мудро взвешенную оценку 1/5, а начиная с какого-то момента (когда я особенно «доставал») сбивались на несколько все же абсурдную 1/1.
И на очередной вопрос: «Разве у меня бывают ошибки?» мне всякий раз с невозмутимой наглостью отвечали: «Ошибок у тебя действительно не бывает, но тем не менее»…
И это «тем не менее» поневоле заставляет вспомнить еще одну историю – уже не сорокапятилетней, а тридцатипятилетней давности.
Я тогда надумал вступить в профком литераторов, но мои старшие коллеги из союза писателей, работу которых я уже успел не столько раскритиковать, сколько осмеять (в устной форме; меня тогда, естественно, как критика не печатали), твердо вознамерились отказать мне даже в столь жалком профессиональном признании.
Но сделать это напрямую было, разумеется, стыдновато, потому что я уже широко – и громко – печатался как поэт-переводчик.
- Понимаете, Виктор Леонидович, - объяснил мне председатель этой малопочтенной организации, - у нас тут была проверка, и выяснилось, что средний возраст членов профкома – шестьдесят два года. Вот нам и порекомендовали резко омолодить кадровый состав. Поэтому принять вас мы никак не можем.
- Поэтому?.. Но мне двадцать семь!
- Тем не менее…
Ну вот, а зато сейчас мне как раз эти сакраментальные шестьдесят два года, - и ничегошеньки все равно с тех пор не изменилось: ошибок у меня по-прежнему не бывает, однако при столь «хулиганском содержании» ни о какой «грамотности» речи, как водится, не идет.
Разве что, с годами окончательно обнаглев, мои оппоненты толкуют теперь, бывает, и о моей «безграмотности».
Но это уж дудки!
Беда моя не в скандальности содержания моих публикаций: скандальны чаще всего не они, а события и литературные произведения, оценкой и анализом которых я занимаюсь, скандальны сами по себе литературные нравы.
Беда моя не в недопустимой, якобы, резкости тона: джентльмен, знаете ли, никогда и никого не оскорбляет непреднамеренно.
Бабы в России, как известно, не дают, а «жалеют». Но литературному критику «жалеть» никого нельзя – если он, конечно, не баба.
И дело не в том, что ты пожалеешь, а тебя нет (это как раз не так – и метод взаимного жаления, оно перекрестное опыление, расцвел повсеместно).
Дело в том, что ты пожалеешь, - и другой критик пожалеет, и третий, - и не пожалеет только читатель.
Вернее, он пожалеет о том, что как последний дурак прислушался к твоей заведомо нечестной рекомендации.
Жалея писателя, ты становишься нечестен с читателем.
Да и с писателем, которого ты пожалел, тоже.
Ну, и, понятно, с его коллегами по перу, которых ты почему-то не пожалел.
Литературный критик должен быть верен читателю, а не писателю.
Литературный критик, верный писателю, - это не критик, а литобслуга.
Хотя, разумеется, не могу не признать: многое из того, что я делаю, - и делаю честно, - делается с усугублением.
Или, вернее, с опережением, воспринимаемым многими как усугубление и даже злоупотребление (последнее, впрочем, - не более чем поклеп).
Беда моя в природе моих способностей на литературно-критическом поприще, ставшем для меня частичным призванием.
В литературе я не доктор Живаго. И уж подавно не добрый доктор Айболит. Я доктор Хаус.
Моя специализация – ранняя диагностика.
Опережающая диагностика.
И хотя бы только поэтому – диагностика объективно возмутительная.
Цветущий вроде бы вид у той или иной отрасли (или персоны) отечественной словесности, а я говорю: «В морг!»
Возможно даже, что у меня иной раз все-таки проскальзывают ошибки. Но это как раз вряд ли (фото: sxc.hu) |
Со мной, разумеется, не соглашаются. На меня обижаются. Меня ненавидят.
Но, если доктор сказал: «В морг!», значит, - в морг.
Да и как иначе отделить литературных мертвецов (включая ходячих мертвецов, а также – «овощи», а также - живые трупы, а также - несметные полчища всевозможных упырей, вурдалаков и зомби) от живущих?
Наш лазарет переполнен. В палате изящной словесности нет ни одного свободного места.
Литература должна похоронить своих мертвецов.
Кого – с почестями, кого – в братской могиле, кого - в чумной яме, кого – по-семейному тихо.
«В морг!» - в очередной раз восклицает отечественный доктор Хаус, но ему не верят.
Пока очередной не погребенный вовремя литературный труп не просмердит всю палату.
И даже тогда…
Освежите в памяти мои опережающие диагнозы годичной, двух-, а тем более трехгодичной давности.
Ошибок у меня не бывает.
За три с половиной года сотрудничества со «Взглядом» я опубликовал здесь около ста тридцати колонок.
Если печатать их в книжной форме, набирается три полновесных тома.
Один (или первый?) из таких томов я уже издал. Называется он «Жесткой ротацией». Жестко ротирую я литературные события и наиболее заметных (или примечательных в ином плане) фигурантов литпроцесса.
И – уже, в основном, за рамками сотрудничества со «Взглядом» - процесса политического.
Причем наречие «жестко» употреблено здесь в прямом смысле, тогда как глагол «ротировать» представляет собой, скорее, эвфемизм.
С богатыми поэтическими ассоциациями и коннотациями.
Эта колонка во «Взгляде», однако, последняя.
А может быть, и прощальная.
Честно говоря, я и сам не знаю, «ходит» ли читатель за сильно полюбившимся (или, наоборот, сильно не полюбившимся) автором из одного издания в другое, – или, наоборот, хранит верность «месту», не обращая при этом никакого внимания на меняющиеся имена «местоблюстителей».
Бывает, наверное, и так, и этак.
Возможны, конечно же, и промежуточные (или комбинированные) варианты.
Возможно всё.
Возможно даже, что у меня иной раз все-таки проскальзывают ошибки.
Но это как раз вряд ли.